Валерий Гусев - Не стреляй первым

– Ты надолго к нам? - поинтересовался Максимыч. - Или проездом?

– Еще не знаю, - не соврал я. - Как получится.

– Поживи, - Максимыч оживленно потер руки. - Мы с тобой в Пещеры слазаем. В «чайнике» посидим. Детство безоблачное вспомним. Я тоже там давно не был. Теперь небось туда и не пролезу, - похлопал себя по брюху. - Но одно время там жил, в «чайнике». Когда бомжем стал. Меня ведь соседи из квартиры выжили, умело - как потомственного алкоголика. Площади им маловато было. Но, правда, - он усмехнулся и виновато поскреб макушку, - не долго радовались, сами съехали. Когда от квартиры ничего не осталось.

– Не понял.

– А у них там какой-то этот… полтергей начался. Стулья стали летать по комнатам, да все больше в окна, лампочки в сортире взрываться, горшки цветочные запрыгали… по постелям. А потом самовозгорание случилось… дотла. - Максимыч опять виновато усмехнулся.

– Как это тебе удалось? - с интересом одобрил я.

– У тебя не получится. - Глаза его хитро блеснули. - Ты в «чайнике» подолгу не сидел. А я думаю, все от него началось, заразился чем-то. Помнишь, как я все, что хошь, отгадывал, вещи находил. Потом заметил, что чувствую, когда человек врет. А потом вообще стал людей внутри видеть. А если пригляжусь - и вовсе все внутренности различаю. И где темное пятно, уж знаю - там болезнь гнездится.

– Максимыч, - сказал я, закуривая, - ты в детстве такой серьезный был, практичный, совсем не фантазер. И куда все это делось? В «чайнике» осталось?

Ночь длилась. Прекрасная чистая дружеская ночь. Без гнева, без ненависти, без страха и душевной боли. Такая ночь дает новые силы. Для завтрашнего дня, о котором не хотелось думать. И не надо. Всему свой черед, свое место.

– Не веришь? Правильно делаешь. - Глаза Максимыча как бы потухли, остановились на мне и словно задернулись туманом. Он и говорить стал медленнее, с растущими паузами между фразами и словами. Будто безнадежно засыпад, сидя за столом. - Все правильно. Сейчас этих экстрасексов развелось… Одни шарлатаны… Дурачат людей… А больной человек, он отчаянный… он всему поверит… Ему надежда нужна… - И вдруг воспрял, забормотал быстро, каким-то цыганским говорком: - А я тебе всю правду скажу. Правое легкое у тебя пулей пробито. Касательное по спине прошло. На левой руке шрам от ножа - от локтя почти до кисти. И на сердце какой-то след червонная дама оставила…

– И не одна! - Я восхищенно кивнул. - Откуда ты разнюхал?… Тебе только Ларка могла рассказать, но она меня еще…

Максимыч поднял палец, перебивая, и деловито добавил:

– Левое плечо тоже поранено, но кость цела, оцарапана только, по дождю мозжить станет.

– Вот и врешь! Вот этого нет!

– Значит - будет, - доброжелательно уверил он меня (и не ошибся). - Атак - вообще - здоровый. Кури поменьше, ревнивых мужей опасайся - и сто лет проживешь.

Вот почему он в детстве на нас так посматривал - он нас насквозь видел,

– А ты говоришь - полтергей! Это для меня - как чайник на плиту поставить. Смотри сюда, Леня. - Максимыч опустил ладони ребрами на стол по обе стороны от тяжелого кухонного ножа. - Смотри сюда. Только не ахай, а то спугнешь.

Нож вдруг шевельнулся и, когда Максимыч стал медленно отрывать ладони от стола, дрогнул… и завис между ними в воздухе. Максимыч остановил руки перед лицом. Нож, висящий между ладонями рукояткой вниз, вдруг стал, дергаясь, поворачиваться и замер горизонтально, острием вперед.

Максимыч сделал резкое движение - будто коротко дернулись руки, - и тяжелый нож, сработанный, похоже, из австрийского штыка, словно вырвавшись, мелькнул вдоль всего подвала и глухо воткнулся в дальнюю торцевую дверь.

Максимыч выдохнул и вытер пот со лба.

– Закрой рот, - сказал он, - кишки видать. Давай-ка еще тяпнем по махонькой. Да в обход пора - самое разбойное время настает.

– Максимыч, мы перепились, что ли? Или ты мне голову морочишь?

– Думай как знаешь, я так полагаю, что это меня «чайник» наградил. Говорят, там в старину русские колдуны силы набирались. Вроде он какую-то энергию выделяет, и, видно, она во мне собралась.

– Слушай, Максимыч, ты же ведь такую карьеру можешь сделать. Озолотился бы. Квартиру купил…

– Ничего я не могу, - отрезал Максимыч. - И не буду. Раз и навсегда сказал. И не спрашивай. Обход пора делать.

По разбитым ступеням мы выбрались, бережно и заботливо поддерживая друг друга, на поверхность. Максимыч вдохнул полным брюхом, поддернул штаны:

– Месяц-то какой! Как в детстве. Жалко, что оно кончилось. Так было чисто и светло вокруг. И пошалить еще хочется.