Рут Ренделл - Наследие греха

Они стояли совсем близко друг к другу под склоненными ветками тиса. На миг священнику даже показалось, будто они остались в мире одни и их привела сюда сама судьба, специально для свершения чего-то важного. Он поднял глаза и, повернув голову, встретил взгляд красавицы. Пастор ждал, что она улыбнется, но ее лицо оставалось серьезным, хотя исполненным удивления и даже какой-то робости. Он ощущал, что его лицо и взгляд выражают сейчас те самые чувства, природу которых ему вовсе не хотелось анализировать. Одуряюще пахли розы – запах был свежим и в то же время невыносимо сладким.

Генри поспешил встать, замешкавшись лишь по причине затекших коленей. На миг он почувствовал себя мальчишкой, но собственное тело предало его и вернуло к реальности, как это свойственно всем телам.

Голос Имоджен прозвучал на удивление жизнерадостно:

– Зайдите пока внутрь, осмотритесь, а я схожу положу на могилу эти цветы. Это недолго.

Медленно пройдя по проходу, викарий остановился у алтаря. Всякий, кто увидал бы его сейчас со стороны, наверняка принял бы его за атеиста, таким холодным и оценивающим был у него взгляд. Развернувшись, он пошел назад, взглянул на непритязательную маленькую купель у входа и прошел вдоль стен, читая надписи на табличках. Опустив две полукроны в коробку для пожертвований, Генри написал свое имя в книге для посетителей. Рука у него дрожала так сильно, что подпись вышла похожей на стариковскую.

Когда он снова вышел из церкви, его спутницы нигде не было видно. Дожди и время стерли надписи на старых камнях. Священник пошел в новую часть кладбища, читая по дороге последние послания родственников умершим.

Придя к концу тропы – туда, где она упиралась в живую изгородь, за которой начинался луг, – он вдруг увидел на одном камне имя, почему-то показавшееся ему знакомым. Грейс, Джон Грейс. Пастор задумался, напряженно роясь в памяти. Имя было редким и до недавнего времени ассоциировалось у него лишь с великим игроком в крикет. Но нет, вот оно, конечно: юноша умирал на дороге, и его последняя, предсмертная просьба напомнила Вексфорду похожую трагедию, произошедшую много лет назад. Вексфорд еще рассказывал ему о ней в суде. «Лет двадцать уже прошло».

Арчери взглянул на высеченные в камне слова, точно ища подтверждения своей догадке.

«Памяти Джона Грейса, покинувшего этот мир 16 февраля 1945 года в возрасте двадцати одного года

«Прелестный образ, – подумал Генри, – пусть и не блестящий». Это была явно цитата, но он ее не узнавал. Обернувшись, он увидел приближающуюся к нему Имоджен Идд. Тени от листвы играли на ее лице и волосах, создавая впечатление, будто она покрыла их кружевами.

– Предаетесь размышлениям о бренности бытия? – спросила она серьезно.

– Наверное. Любопытное здесь место, – отозвался священник.

– Я рада, что мне представилась возможность показать его вам. Я, если так можно выразиться, патриотка своего графства, хотя оно стало моим совсем недавно.

Викарий был уверен, что Идд собирается предложить ему себя в качестве гида для будущих поездок, и потому поторопился сказать:

– Мой сын приезжает завтра. – Женщина вежливо улыбнулась. – Ему двадцать один год, – добавил он неизвестно зачем.

Оба одновременно устремили взгляд к надписи на камне.

– Я могу ехать, если вы готовы, – сказала бывшая модель.

У «Оливы и голубя» она высадила Генри. Они коротко попрощались, и он отметил, что Имоджен не сказала «до встречи». Чаю ему не хотелось, и он сразу поднялся к себе. Сам не зная зачем, пастор вдруг вынул фотографию дочери Пейнтера, которая была у него с собой. Он глядел на снимок и не понимал, как мог когда-то считать ее красивой. Просто миловидная девушка, прелестная, как все молоденькие. И все же именно теперь он впервые по-настоящему осознал, что заставляло Чарльза желать ее так страстно. Это неуправляемое чувство вызывала к жизни не сама Тесс, и уж тем более не ее внешность и даже не Чарльз. Оно было всепроникающим, как сострадание всем живым существам, присущее человеку от природы, и в то же время глубоко эгоистичным и шло не от ума, а скорее от сердца.

– Ты, кажется, не слишком продвинулся, – сказал Чарльз.