Андрей Воробьев: Дело о продаже Петербурга

— Понимаю. Наверное, так тебе будет лучше.

Затем вызвал шофера, дав ему команду доставить женщину и ребенка, куда скажут, и, развернувшись будто по команде «кру-гом!», быстро вышел из комнаты. Подполковник умел проигрывать. Он знал, что мужчина может проиграть, но никогда может не быть жалким. Поэтому, расставшись с Ниной, Павел Олегович сел в машину и, никому ничего не сказав, уехал в город, в неизвестную даже его помощникам квартиру, где выпил в одиночестве бутылку водки, пощелкал «ленивчиком» — пультом дистанционного управления телевизора, а затем лег спать.

На следующий день он появился в загородной резиденции, где до того находилась Нина с сыном, как обычно — чисто выбритый, благоухающий дорогой туалетной водой, и ни один из подчиненных не догадался о том, как шеф провел новогоднюю ночь. Об этом знали лишь двое — сам Павел Олегович и неприметный человек, который притаился сейчас в нескольких стах метрах от резиденции с сильным полевым биноклем и очередной раз прикидывал, откуда будет сподручнее произвести тот единственный выстрел, который позволит отработать уже полученный аванс за устранение «объекта»…

Родители Алексея встретили внука и невестку тепло. Только после обязательных ахов-вздохов по случаю приезда, дождавшись, когда жена выйдет, Нертов-старший обратился к Нине. Стараясь не смотреть ей в глаза, Юрий Алексеевич сказал, что не собирается вмешиваться в личную жизнь сына и всегда будет рад видеть Нину и, тем более, Митю.

— Только, — хозяин дома нахмурился, — я бы не хотел, чтобы вы обнадеживались. Насколько я знаю своего сына, он не вернется. Так что постарайтесь в случае чего перенести это… как бы сказать… менее болезненно, что ли?

Когда в комнату вернулась Ирина Петровна, то обнаружила там только тихонько плачущую Нину. А глава семьи в это время, удрав в свой кабинет, старательно делал вид, что ищет какую-то срочно понадобившуюся бумагу…

Недалеко от центральной дорожки Охтинского кладбища, почти сразу же за церковью святой Ксении Петербургской у могилы с черным мраморным обелиском сидел человек. Положив ему на колени голову с рыжими подпалинами, рядом притулилась собака. На обелиске золотыми буквами было высечено: «Расков Леонид Павлович. Любимому мужу».

— Ну что, Маша, — сидящий погладил ротвейлершу по шее, — вот и вся история. Один друг у меня погиб. Второй, твой хозяин, уехал с невестой во Францию. К третьему, тоже очень хорошему знакомому, ушла женщина, которую я любил. Другая женщина меня просто предала…

Нертов вспомнил последний разговор с Женевьевой, произошедший во время проводов во Францию. Тогда Женька пыталась убедить Алексея, чтобы он хотя бы позвонил Миле.

— Ты не понимаешь, точнее, просто не хочешь понять: Мила любит тебя, хочет только одного: быть рядом. Она ничего не сделала против тебя… Слышишь же, ты, толстокожий, самодовольный тип, ни-че-го!

Видимо, от волнения Женевьева перешла на родной язык:

— Excusez, mais vous n’avez pas raison…

Но Алексей перебил француженку и, желая прервать неприятный разговор, назло перешел на английский, к которому собеседница относилась с пренебрежением, как, впрочем, и ко всем обитателям туманного Альбиона.

— He ‘smad that trusts in the tameness of a folf… or a whore’s oath…

Но Женевьева, зло сверкнув своими темными глазами, тут же зло парировала:

— Hard, hard. O filthy traitor!..

Unmerciful gentleman as you are, She’s non.

Потом, снова перейдя на русский, девушка попыталась еще раз втолковать Алексею, что он не прав. Да, Милу использовали в грязной игре. Да, сначала, еще не зная Алексея, она согласилась, но и то, только надеясь спасти этим собственного отца. А потом ни пальцем не шевельнула, чтобы помочь «работодателям». Более того, лишь по чистой случайности Мила не успела рассказать обо всем Нертову, а когда его пытались убить, безоружная бросилась под пистолет киллера.

По мнению Женевьевы, порядочный мужчина должен бы забыть про собственные амбиции и прекратить издеваться над любящей женщиной, а именно как издевательство француженка и расценивала поведение Нертова, не желавшего даже слушать никаких оправданий, а тем более, найти более уместные слова.

А тут еще и Арчи подлил масла в огонь, заметив, что микрофон Миле подсунули, а ее саму, явно не доверяя, пытались разыгрывать «втемную». Не обращая внимания на состояние друга, Николай нанес ему еще несколько весьма болезненных ударов, напомнив, что исключительно благодаря упомянутым Женевьевой амбициям юриста не были сразу же отработаны версии о причастности водителя к взрыву автомобиля и, соответственно, больничные дела. А уж в этом-то виновата отнюдь не Мила.