Эллина Наумова - Три ошибки полковника Измайлова, или Роковое бордо. Полина и Измайлов

– А ведь мне очень хотелось с ней потанцевать, – недоуменно протянул полковник с высшим юридическим образованием и, похоже, испытал к самому себе легкое отвращение.

– Не переживай, ни Лиля, ни Аня так не поступят. Для них ключи Косаревых – драгоценность на память. Если, конечно, они их взяли.

– Выгораживаешь?

– Нет. Давай о другом, о мучительном. Вик, предположим, ты по натуре человек добрый.

– Предположим? Можешь быть уверена, если я до сих пор с тобой общаюсь, – рыкнул Измайлов.

– Отринь личное для пользы дела. У тебя есть заморочка – пижама мужа и твоя ночная рубашка должны по цвету гармонировать с постельным бельем. Этакое приятное последнее ночное и первое утреннее впечатление.

– Пижама, кого? Моя, что, ночная рубашка? – поперхнулся полковник. – Совсем ополоумела, детка?

– Да, похоже. И все-таки, если цветовая гармония тебя умиротворяет, то дисгармония, соответственно, злит, бесит. Правильно рассуждаю?

– Ты не рассуждаешь, ты бредишь, – решительно объявил Измайлов.

– Какого цвета были пижама Саши и ночная сорочка Вали? Желтое атласное белье, которое Саша не любил, и которое Валя велела Илоне однажды сменить, я видела.

– Ну, знаешь, Поленька, всему есть предел, – сердито произнес полковник. – Утопающий, как известно, хватается за соломинку. Но у тебя фантом соломинки в дело идет.

– Вик, тону не я, а вы. Ответь, пожалуйста. Я ожидала чего-то такого, я пообещала себе не заговаривать с тобой об этом. Но вот не удержалась.

– Судя по фотографиям трупов, рубашка красная, пижама синяя. Но это последнее, что ты от меня услышала. Я не желаю навещать тебя в психбольнице.

– Не желаешь – не навещай. Там масса симпатичных оригиналов. К некоторым на досуге заглядывают Кант, Ландау, Байрон. И они охотнее, чем ты, делятся впечатлениями. Только за ходом моей мысли минуту последи, пожалуйста. Илья успел сделать два больших глотка, выкурить сигарету, еще глотнуть, разбить бутылку, оценить эффект замедленной съемки. И захотел спать. Но после этого он прошел десять метров до подвала, распутал проволоку, закрутил ее изнутри, улегся на пол. То есть он совершал довольно сложные действия в полубессознательном состоянии.

– И как он в ночную рубашку не облачился? – задумчиво бросил Измайлов. – Я был бы не прочь понаблюдать за обнаружившим его слесарем.

– Не сбивай, Вик. Шутки шутками, а Соколов единственный, кто может описать действие того снотворного. Сначала я подумала, что Валя устроила цветовой разнобой, чтобы поутру сразу вызвать в себе и в Саше агрессию. Странно, учитывая, что у них кто-то ночевал.

– Твой кто-то мог уйти, а потом вернуться. У него, или у нее были ключи домработницы, – гнул свое Вик.

– Во-первых, не факт, что были. Во-вторых, Саша или Валя могли не вынуть свои из замка. Тогда никто дверь не открыл бы. В-третьих, я все равно не могу вообразить Валю, таим образом готовящуюся к завтрашнему пробуждению. Но тем любопытнее мне было. А теперь мне кажется, что она стелила постель, срезала бирки, одевалась ко сну под действием лекарства, плохо соображая.

– Ну и?

– Ну и я успокоилась и больше бельевую тему не поднимаю.

– Мне положено возликовать и поздравить тебя. Но даже себя поздравить с окончанием сегодняшнего вечернего кошмара, сил нет. Ты явилась в квартиру Косаревых, довела Бориса до истерики, ткнулась в шкаф в спальне, в который перед тобой и Бадацкий, и Сурина, и Минина заглядывали, обнаружила на дне срезанные бирки, заподозрила Валентину в сознательном устройстве себе и мужу цветового кавардака и день занимала этим голову?!

Я его понимала. У Вика в отделе много сотрудников, но он выделяет Юрьева и Балкова за способность вгрызаться в ситуацию и склонность к неустанному анализу. У Бориса все происходит мгновенно на интуитивном уровне. Сергей собирает полнейшие сведения и долго их обмозговывает. Если мнения ребят совпадают, Измайлов уже не берет в расчет другие версии, разве что свою собственную. Но он нетерпелив и часто злится на Балкова за копание в мелочах вроде, чем позавтракал подозреваемый в день убийства, или на каком автобусе свидетель добирался до своей двоюродной бабушки. Моя же манера анализировать полковника сильно раздражает. Куча эмоционального и словесного хлама, в которой я увлеченно роюсь, его угнетает. Он говорит, что не вынес бы моей чистосердечной помощи, не извлекай я из убогих залежей нечто неожиданное, явно случайно там очутившееся. И, главное, я не умею показывать ему лишь это, а перетряхиваю все подряд с подробными комментариями к воспоминаниям, сплетням, догадкам, впечатлениям – все должно быть озвучено. Иногда Вик серьезно предлагает мне записывать измышления, а его знакомить лишь с выводами. Но я нуждаюсь в слушателе, что же тут поделаешь. А ему порой интересен взгляд со стороны. Так и маемся.