Анатолий Степанов - Веревка из песка

– Хороша! – сказал Дима.

– Вот и женись на ней! – осенило Вову.

– Не до женитьбы мне сейчас, Вова.

Они сидели в темной комнате Вовы, в стандартной пятиэтажке, которая стояла на взгорье над актерским пансионатом. Молчали, смотрели в окно на свинцовую во тьме Волгу. Дима глянул на светящийся циферблат своих наручных.

– Пора. Через час светать начнет. – И направился в прихожую, где его догнал Вова.

– А ты куда? – удивился Дима.

– Если их двое, я одного уведу. Будто бы в гараж пойду. Другому ничего не останется, как только подъезд караулить.

– Дело, – согласился Дима, и они вышли на лестничную площадку. Вова, громко стуча каблуками, преодолел один пролет, вдруг остановился и прошипел:

– Ни пуха ни пера.

– К черту! – так же шепотом ответил Дима. Оставшись один, он дождался стука входной двери и стал подниматься на последний этаж. Добрался до чердачной двери и, стараясь не шуметь, сорвал хилый замочек. Мягко ступая, направился к противоположному концу чердака. Вот он, выход на крышу. Не откинул – приподнял и медленно опустил на асфальтовое покрытие крышку люка и, подтянувшись, оказался на воле. Для начала ползком добрался до края, чтобы посмотреть, что там внизу. Вроде никого. Но вдруг замерцала красная точка в кустах: кто-то осторожно затянулся сигаретой.

– Талумбас отстойный, – бодря себя, обозвал он курильщика и опять ползком добрался до противоположного края крыши, к той стороне дома, что выходила на заросший густыми кустами крутой холм. Еще рывок – и он у пожарной лестницы. Спускался наоборот, спиной к стене дома, чтобы не прочитывался его силуэт на фоне не темнеющего до конца июньского неба. Лестница не доставала до земли метра два. Присев на перекладину, он разулся. Держа башмаки в левой руке, повис над землей на правой, стараясь разглядеть, что под ним. Ни хрена не было видно, и он прыгнул наугад. Слава богу, опустился бесшумно. Посидел, прислушиваясь, на замусоренной бумажками и пивными пробками земле, обулся и, осторожно цепляясь за гибкие ветви кустов, стал медленно взбираться на холм. Холм этот был как бы полуостровом Шарихи – одного из трех знаменитых плато этого города. Березовую рощу на Шарихе он знал как свои пять пальцев. И впрямь белыми пальцами светились стволы столетних берез, которые он видел еще в детстве. На всякий случай страхуясь, он стремительными бросками перебегал от березы к березе. Достиг наконец забора местной больницы и по покатой тропинке над глубоким оврагом, разделявшим Шариху и Соборную гору, цепляясь за штакетник, добрался до первых одноэтажных домиков. Тенистой улочкой дошел до спуска к автобусной станции, которую никак не обойти: единственным путем к мосту через Шохонку была эта площадь. Сверху все осмотрел. Спящие дома, слепые торговые палатки, только в хлипком здании автобусной станции светилось одно оконце – дежурный дремал при свете.

Теперь успокоиться. Дима вздохнул, ровным шагом преодолел открытое пространство и, уже ликуя, улыбнулся, глядя на оставшийся позади огонек. Все так же не торопясь дошел до моста. Старался на всякий случай не стучать башмаками по древнему деревянному настилу. Сильно запущенная Шохонка изрядно заросла. В прибрежных кустах слегка отдохнул, не столько из-за усталости, сколько от напряжения.

Подъем к крайней в городе церкви по ступеням крутой лестницы. Еще подъем – и он в густом ельнике. Пологой опушкой дошел до ограды маленького пансионата работников лесного хозяйства, перепрыгнул через нее и уже окультуренной дорожкой, не таясь, направился к купальне. Место выбрано замечательно, но волжское дно здесь было отвратительным. Поэтому и настелены мостки к купальне, которая, естественно, закрыта на замок. Но он, цепляясь за железные прутья ограждения, преодолел и это препятствие.

Стащил со спины резиновый рюкзачок, разделся до плавок, аккуратно, по-армейски уложил в него свое шмотье: сначала башмаки и по порядку – джинсы, куртку, свитерок, хлопчатую фуфаечку. Вновь натянул лямки рюкзака. Подергал плечами, развел руки – вроде норма. Присел на край мостков и спустил ноги в воду. Содрогнулся. Поболтал ногами в воде – привыкал. Потом замер ненадолго и глянул на огни городской набережной, хорошо видимые отсюда, из-за малозаметного изгиба Волги.

Набрал грудью воздуха и отчаянно прыгнул в холодную воду.

Первые метров сто проплыл бешеным кролем, чтобы разогревшееся тело привыкло к холоду. Перешел на брасс, отдышался. А теперь снова кроль – размеренный и неторопливый.