Анатолий Степанов - Веревка из песка

– Насмотрелся?! – крикнула из кухни Ольга. – Иди сюда!

Он послушался. На кухонном столе все в готовности: салат горкой, буженина тонкими ломтиками, хорошая рыбка пластами. И бутылочка «Гжелки», естественно.

– Садись, – приказала она.

– А я думал, что ты меня как дорогого гостя за большим столом потчевать будешь, – не скрывая огорчения, сказал Дима.

– Столовая понравилась?

– Мне все у вас нравится.

– Что ж, за столом, так за столом.

Чокаться – не дотянуться через неохватный стол. Ольга подняла рюмку и, глядя на нее, не на Диму, горячо произнесла:

– Все должно быть хорошо! Да будет так!

Дима согласился, потому выпили вместе. Закусывали. Поев, Дима откинулся на спинку стула. Книги перед ним, хорошие картины…

– Как у тебя получается: от этого мира – на топтодром, в ментовку, за решетку?

Ольга отреагировала спокойно.

– И обратно. Так и получается. Ищу смысл жизни, Дима.

– Ну, гринхипп – понятно. А топтодром, пыхалово?

– Хочу все знать.

– Тогда учись.

– Я философский МГУ с отличием закончила.

– И не помогло, – понял Дима.

– Помогло, – не согласилась она.

– Чем же?

– Выработанным умением быть, когда надо, то умной, то глупой, то жизнерадостной, то грустной, то нежной, то грубой…

– Какая же маска сейчас на тебе? Для меня.

– Я не меняю масок, дурачок. Просто я стараюсь быть каждый миг такой, какой хочу быть в этот миг.

– И какая ты сейчас?

– Сытая и недопитая. Давай посуду на кухню отнесем и ко мне с малопочатой бутылкой. Под хорошее яблочко.

…Выпили по второй и сразу же – для подобающего эффекта – по третьей. Похрустели яблоками. Оля положила свой огрызок в пепельницу и, подойдя к музыкальному комбайну, врубила музыку. Мягкий, вроде бы давно забытый, но родной до холодка в груди голос-полушепот Клавдии Шульженко:

– Ну, мать, ты даешь! – удивился Дима. – Всего ожидал: «Металлика», «Мотли Крю», «Аэросмит», даже в крайнем случае Эллу Фицджеральд. А тут – Шульженко.

– Мой девиз, Дима, все – на контрасте. Когда я байкерила по малости, на аппарате скорость сто пятьдесят, а в ушах – душевные романсы.

Не спросясь, Дима налил себе и выпил один. Вместо закуски нюхнул ладонь и вдруг глухо заговорил, глядя в пол:

– Ночная Волга, а по ней – сказочным чудом с яркими огнями в окнах и на палубе белый теплоход. И Шульженко над водами. Тогда капитаны, еще старого закала, любили Шульженко. А я на засранном берегу с тоскою смотрю, как уплывает от меня настоящая жизнь.

Ольга подошла к нему, погладила по коротко стриженной голове.

– Расскажи о себе, Дима.

– Сейчас не хочется. Как-нибудь в другой раз.

– Тогда потанцуем?

– Давай Шульженку с начала.

– Ты хорошо танцуешь, – сказала она.

– Пятерка по движению и танцу.

И замолчали. Ладно двигались в томном удовольствии. Ольга щекой осторожно коснулась широкой груди отличника по движению и танцу.

– Здоровый какой, – сказала тихонько.

Он не ответил, только аккуратно коснулся подбородком ее макушки.

«…не надо письма наши старые читать!» – допела Шульженко.

Ольга, встав на цыпочки, поцеловала его в щеку. Он, наклонившись, летуче коснулся губами ее шеи. Постояли, обнявшись. Потом вдруг Ольга ударила его кулаком в грудь, вывернулась из его рук, заявила с непонятным смешком:

– Опасная эта штука – танго.

– Смертельный танец? – вопросом ответил Дима.

– Именно так. То ли дело брейк-данс крутить – никакого общения.

– Следовательно, не желаешь со мной общаться, – понял он.

– Только интеллектуально. Только интеллектуально, Дима.

– Не особо приспособлен к такому общению.

– Понятно. Тебе проще руками и прочими конечностями.

– Не надо так, Оля.

– На тебя не угодишь. И так не желаешь, и этак, – Оля глянула на настенные часы. – Ого, половина второго! Все, допиваем, и в койку.

– Вот это по-нашему, по-советски! – наигрывая, обрадовался Дима.

Невозмутимо разлив последнее, Оля дала пояснения:

– В койку – я. А ты на диван в отцовском кабинете, – присела за журнальный столик, спросила: – За что пьем?

– За то, чтобы я как можно скорее узнал, кто ты такая.