Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха

— Человек до той поры живет, Митяй, покамест верует, а коли усомнится, тут и погибель.

— Во что верует, дедушка?

Они сидели на двух кочках посреди трясины, но старец все равно цепко огляделся по сторонам. Неподалеку двое поселенцев выуживали из зеленой воды тритонов нитяной сеткой. Больше никого не видно. Старец изрек кощунственные слова:

— В Святую Троицу, Митяй, и в Господа нашего Иисуса Христа. В кого же еще?

Прежний Митя, закодированный, услыша такое, ломанул бы через лес куда глаза глядят, а нынешний, вочело- веченный, лишь передернулся, как от укола.

— Аннигиляция, дедушка. Сектантство в особо опасных размерах.

— Не дури, Митяй. Не так ты глуп, как кажешься. Или очко сыграло? А еще к Марфе собираешься. Марфа трясунов не любит, на деревьях их вешает.

Может, играло у Мити очко, когда слышал от старца провокационные откровения, но вместе с тем опускалась на душу тишина, как при вечернем закате.

Алик Петерсон показал удар открытой ладонью, оглушающий противника, и два способа перекрытия кислорода — «шланг» и «тихую пристань». При этом добавил, что дело не в приемах. Главное — эмоциональная насыщенность. В каждом ударе боец должен выкладываться целиком, умирать в нем, превращая во вспышку всю свою энергетику. Пока этого не постигнешь, все рукопашные приемчики, даже проведенные искусно, не сильнее комариных укусов.

— Запомни, Митя, в каждом ударе умираешь. Алгоритм взрыва. Вот, смотри…

Алик Петерсон подобрался, сощурил глаза, уставясь в какую–то точку в бетонной кладке, и, коротко выдохнув, шарахнул в стену кулаком. Мите показалось, рука Алика хрустнула сразу в нескольких местах, но это был обман слуха. Петерсон показал неповрежденную кисть, зато в бетоне образовалась вмятина с неровными краями, какая могла быть следствием разве что попадания фугаса. Митя глазам своим не верил. Подошел, понюхал кладку, с горечью сказал:

— Так я не смогу никогда.

— Сможешь, если поймаешь пружину. Представь себя заряженной базукой и нажми на спуск, только и всего. Не такая хитрая штука.

— Димыч тоже умеет?

— О том, что умеет Димыч, нам лучше не думать. Чтобы спать спокойно.

Старец Егорий внушал то же самое — как не пропасть задаром, но заходил с другого бока.

— Вон те людишки в хижинах, видишь их сколько, сынок. И все живут после смерти. Они и не похожи на живых, приглядись получше. Каждый прошел через ад, поднимался к небесам, потом вернулся на землю. Теперь собрались здесь все вместе и ждут знака Господня. Многие даже не подозревают, что они бессмертны. Ловят тритонов, жуют кору и молча благодарят Его за лишний прожитый денечек. Учись терпению, Митяй. Через великие муки лежит путь к Престолу. Другого пути нет.

Поучения старца пропадали втуне, Митя не понимал, о чем он говорит, но мягкие, сочувственные слова действовали умиротворяюще.

Много времени Митя проводил, восстанавливая в памяти способы ненавязчивого контакта, подзабытые в городских скитаниях, но необходимые для предстоящего путешествия по зонам смерти. В их основе лежал сложный прием психологического саморастворения. У новых поколений руссиян, если в семье случайно рождался ребенок, этому приему начинали обучать с детства… Однажды Митя углубился в лес, покинув болотный поселок, уселся на поваленное дерево и замер. Примерно через час сосредоточенных волевых усилий почувствовал, как его тело, от макушки до пяток, окутала прозрачная серо–голубая аура, похожая на сигаретный дымок, с рваными краями, но достаточно устойчивая. Значит, получилось, не забыл. Отступили все мелкие мысли и страхи. Лишь приятно покалывало в кончиках пальцев, под ногтями. Постепенно аура приобрела более насыщенный, синий цвет, на котором изредка вспыхивали огненные крапинки. Аура словно сигналила лесным обитателям, что существо, окутанное ею, не несет в себе опасности: подойди и потрогай. Убедись самолично. Первыми решились на это шустрые желтые ящерки с нежными кристаллическими головками, затеявшие у его ног веселый хоровод, просеивающиеся между пальцами босых ног. Затем из чащи выглянул молодой волчонок, подкатился боком и смело ткнулся влажной черной пуговкой носа в живот. Митя сидел неподвижно, следя, чтобы в защитной ауре не возникло прорех. Толстая черная гадюка с золотой каймой на спине важно поднялась из травы, нырнула под штанину, щекоча, проскользила по туловищу и ласково обвила шею, будто хотела что–то нашептать на ухо. Лосенок–двухлетка с острыми рожками тяжело сопел за спиной, не решаясь на соприкосновение, пугливый, как весенний ветерок. Сверху, с сосновых ветвей черный старый ворон, истошно заорав, прицельно сбросил ему на макушку липкие шарики кала. Митя укоризненно покосился на него. От долгого неподвижного сидения затекла спина… Наконец на поляну осторожно высунулась взрослая волчица, крупная, со вздыбленной холкой, возможно мамаша малыша, который давно покусывал Митю за ноги, приглашая поиграть. Волчица не спеша пересекла открытое пространство, вытягивая морду, принюхиваясь. Подойдя, присела на задние лапы, задрала морду, открыв в оскале желтоватые клыки, способные раздробить бедренные кости. При этом издала звук, похожий на скрип дверных петель. Митя медленно опустил руку и почесал ее за ухом, как собаку.