Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха

Из комнаты, в которой мы очутились — просторной, уставленной дорогой мягкой мебелью, выходили еще две двери, помимо той, в которую мы вошли. Я выполнил распоряжение и по собственной инициативе защелкнул английскую собачку.

Я не очень хорошо понимал, почему Трубецкой ничего не делает, а просто стоит в напряженной позе, будто к чему–то прислушивается в лесу. Хотел даже спросить об этом, но в следующую секунду обе двери резко, одновременно открылись, как от толчка, и в комнату с разных сторон ворвались двое поджарых, каких–то полусогнутых мужчин, паля на ходу из пистолетов. Они целили в майора, и он ответил им тем же: раскрутился спиралью, опоясав себя жужжащим кольцом. Что–то ударило меня по правой скуле, как палкой, и я машинально шлепнулся на пол. Нападавшие тоже попадали, один ткнулся в ковер, будто нырнул, второй замедленно повалился на бок. Трубецкой опустился на колени. Его лицо страдальчески искривилось, плечо под белой рубахой зажглось свекольным костерком. Автомат упал на пол.

Все произошло намного быстрее, чем я пишу — цокающие звуки свинцовой капели, вязкие падения тел, — и мгновение спустя на сцену выступило новое действующее лицо, чернявый громила в строгом вечернем костюме, улыбающийся, с непременным для всех сегодня пистолетом в руке. По мне лишь полоснул косым взглядом, от чего я ощутил легкий озноб, и весело обратился к Трубецкому:

— Ба-а, кого я вижу?.. Ты ли, Вован? Значит, все такой же по–прежнему неугомонный? Ничего, это поправимо… Знаешь, я даже рад, что это именно ты. Если помнишь, за тобой должок?

Трубецкой, сидя на полу и радостно улыбаясь в ответ, потянулся за автоматом. Но чернявый (Мосол, конечно) пальнул навскидку, и оружие Трубецкого, подскочив, отлетело к дивану.

— Не надо, Вова, не напрягайся. — Мосол подошел ближе, поигрывая пистолетом. — Давай лучше поговорим напоследок. Каково быть ягненочком? Непривычно, да?

Трубецкой молчал, улыбка поблекла, казалось, он вот- вот отрубится. Темное пятно на плече сделалось крупнее, расплывалось. Мне было не страшно, а как–то горько. Я понимал, что не успею вытащить пистолет. Мосол хоть и не смотрел на меня, но, конечно, не выпускал из поля зрения. В каждом его жесте чувствовалась звериная сноровка, какой у меня не было вовсе. Спасения нет, какого бы паралитика я ни изображал. Вопрос лишь в том, с кем он разделается с первым.

— Ведь знал, что придешь за сестренкой, — вкрадчиво, ехидно продолжал Ашкенази. — Второй день жду, Вован. Чего ж так слабо экипировался? Привел какого–то ханурика. Или за тобой уже никого не осталось, Вов? Раскусили тебя, да?

Трубецкой молчал, и это, по–видимому, начало раздражать триумфатора. Он придвинулся еще ближе, почти навис над майором. В голосе зазвучало нетерпение.

— Что хочу спросить, Вован, ты зачем дал показания? Надеялся, не узнаю? Карьеру делал, да, Вов? За счет боевых побратимов?

— Какой ты мне побратим? — наконец отозвался Трубецкой. — Ты маньяк и сволочь. Но я тебя не виню. У тебя, Мося, психика разрушенная. Чеченский синдром. Тебе надо к доктору, вдруг подлечит. Можно к Патиссонычу.

Ашкенази ударил его ногой в раненое плечо, отчего майор совсем перевернулся и привалился к стене. Сидел в неловкой позе: одна рука заломлена за спину и весь перекошенный. Но в сознании. В момент удара (или мгновением позже) убийца перевел пистолет в мою сторону, предупредил:

— Не шевелись, сучара!

Как будто угадал мои мысли. Я как раз хотел пошевелиться.

— Ну что, Вован, уважить тебя, а? — опять обратился Ашкенази к Трубецкому. — Все–таки из одного котла щи хлебали. Чего тебе лучше? Пристрелить или ножичком уделать? А могу придушить, как шлюху. Чего выбираешь?

— Надо подумать, — ответил майор, слепо моргая.

— Было бы чем тебе думать, не валялся бы здесь! На кого замахнулся, Вова? Кого хотел наколоть?

— Мося, это беда.

— Ты о чем?

— Медицина перед твоей болезнью бессильна. Поможет только могила.

Хмыкнув, Ашкенази шагнул вперед, но Трубецкой выпростал руку из–за спины и с его ладони, словно луч света, спрыгнул клинок. Ашкенази качнулся в сторону, железо чиркнуло у него возле уха, пронеслось через комнату и вонзилось в перекладину книжного шкафа. Взревев от ярости, Ашкенази прыгнул и замолотил кулаками, как цепями, замешивая майора в кровавое тесто. Бил рукой и рукояткой пистолета, потом, видя, что враг не сопротивляется, наступил ногой на горло, на кадык и начал медленно давить, приговаривая: «Не больно тебе, Вова, не больно? Если больно, скажи»…