Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

Становилось холоднее.

Они перешли Сингел по направлению к кафе «Данте» на Спюистраате. Роскошное, в стиле ар деко, заведение под художественной галереей Стелтмана и собранием Хермана Броода в этот ранний час пустовало. Единственными посетителями, помимо них, были два чудаковатого вида юнца, курящие сладкий табак и листающие воскресные газеты. Рут и Лидия заказали горячие пирожки, бульон с овощами и булочки.

То и дело вытирая капающий нос, Лидия напряженно слушала рассказ подруги. За то время, что они не виделись, она как будто постарела и еще больше осунулась. Кожа приобрела цвет холодной золы.

— Должно быть, это Скиль, — подытожила Рут. — Ваша картина — нечто большее, чем картина. Не спрашивайте почему, просто поверьте на слово. Вы уверены, что брат или родители никогда ничего о ней не говорили? Даже не намекали?

Лидия покачала головой.

— Как бы там ни было, Скиль наверняка что-то знает. Картина ведь находилась какое-то время у него, так что он имел возможность ее изучить. Теперь он решил заполучить ее насовсем, а я в его глазах злобный гремлин, способный расстроить все его планы. Ясно, что меня необходимо устранить. Меньше всего ему надо, чтобы я вам помогала.

— Проклятый! — с чувством проговорила Лидия. Выскользнувшая из пальцев ложка ударилась о тарелку с бульоном.

Любители сладкого табака подняли на мгновение головы, нахмурились и вернулись к газетам.

По сморщенному старческому подбородку стекала тонкая струйка супа, и Лидия, отломив кусочек хлеба, промокнула ее мякишем.

— Я не могу утверждать, что это Скиль, — пошла на попятную Рут, смущенная реакцией старухи. — Но больше ведь некому. Все указывает на него. Хотя надо отметить, что неопровержимых доказательств не существует…

— Чего не существует? — Лидия повернулась к ней ухом.

— Твердых, бесспорных улик. Сказать по правде, я уже ни в чем не уверена. А что вы думаете? Вы же знаете Скиля или хотя бы знали его в прошлом. Способен он на такое?

— А почему нет? Он уже разбогател на ней однажды, хотя не имел права продавать. Нисколько не сомневаюсь, что и снова ее продаст. Хотя бы ради того, чтобы я не смогла получить то, что по праву принадлежит мне.

— Хорошо, пусть так. Но я имела в виду другое. Способен ли он на такие акции? Некоторые сомнения у меня есть, ведь он же… старик. Я, правда, в глаза его не видела, но Скиль, кажется, даже старше вас. Может быть…

— Никаких «может быть»! Это он, говорю вам! Он! Ждал этого шанса всю свою жизнь и теперь готов на все, чтобы только посчитаться со мной.

— Так вы полагаете, что я права? Что это все он?

— Ни тени сомнения, — провозгласила Лидия безапелляционным тоном благородной дамы.

— Но тогда что же им движет? Что не дает ему покоя?

— Жадность. Алчность. Деньги и вещи — это все, что имеет для него какое-то значение. Он один из тех беспринципных, бессовестных, безнравственных людей, которые воспользовались войной, чтобы разбогатеть на эксплуатации чужого горя.

— Но он ведь был другом вашего отца, разве нет? В конце концов, ваш отец доверил ему дом, и Скиль сохранил этот дом и вернул его вам.

— Пустым.

— Согласна, но опустошили его другие. Вы же сами мне рассказывали. Насколько я понимаю, пытаясь сохранить еврейскую собственность, человек многим рисковал. Поправьте меня, если я не права.

Лидия насупилась, давая понять, что дальнейшие дебаты по этому вопросу закрыты. Рут вздохнула.

— И все равно я не все понимаю. Ладно, пусть вы сцепились из-за картины. Пусть она — камень преткновения. Но если вы так сильно ненавидите врага, то почему живете напротив его дома?

— Неужели не ясно? Так было всегда. Он там, я здесь. Я не боюсь его. Он для меня — открытая книга. Ему не запугать меня, не сломить. Наоборот, его присутствие, его близость придают мне сил. Хотя, конечно, скоро я уеду. Избавлюсь от него.

— Уедете в Питсбург?

Лидия кивнула:

— Вот тогда только я и смогу все забыть. А пока ничего изменить нельзя, и будет так, как было. По крайней мере пока мне не вернут мою картину.

— Я разговаривала с полицейским. Мне дали понять, что ничего сделать нельзя, если только он не проявит себя открыто. Другими словами, подавать официальную жалобу можно тогда, когда вам в лоб всадят пулю.

— Этот человек трус. Он никогда не отважится напасть на вас.

— Однако ж он отважился потопить мою баржу. И до смерти напугать мою подругу. Если, конечно, допустить, что это был он. Похоже на труса?

— Где нужно держать своего врага? — с загадочной улыбкой спросила Лидия.