Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему

Сегодня у них было мало народу из-за разгулявшегося гриппа, и экономка сказала: «Начинай одна», и София постучала в дверь писательского дома. У нее был ключ, но по правилам полагалось сначала стучать. Она стукнула еще раз, погромче, — у писателя был красивый бронзовый дверной молоток в форме львиной головы, и Софии нравилось им пользоваться, она воображала себя полицейским. Ответа не последовало, и она открыла дверь ключом, прокричав нараспев с порога: «Услуги!» — на тот случай, если писатель как раз с кем-нибудь перепихивался. Хотя вряд ли, в его доме не бывало следов секса ни с женщинами, ни с мужчинами. Даже порножурналов. Несколько фотографий в рамках, она узнала собор Парижской Богоматери и голландские домики вдоль канала — туристские снимки, похожие на открытки, людей на них не было.

У него был дорогой набор русских кукол — матрешек. Сувенирные лавки в Праге просто ломятся от них. У писателя куклы стояли рядком на подоконнике, каждую неделю она стирала с них пыль, иногда вкладывала одну в другую, играла, как когда-то в детстве со своими собственными. Тогда она думала, что они друг друга поедают. У Софии были дешевые матрешки, грубо раскрашенные в простые цвета, а у писателя — красивые, искусно расписанные сценками из сказок Пушкина. Сейчас в России столько безработных художников, вот они и расписывают шкатулки, матрешки и пасхальные яйца для туристов. В матрешке писателя было целых пятнадцать куколок! В детстве София пришла бы от такой в восторг. Конечно, теперь игрушки ее уже не интересуют. Интересно, он гей? В Эдинбурге полно геев.

В кабинете была полка с его книгами, многие на иностранных языках, даже на чешском! София их пролистала — он писал про частного детектива по имени Нина Райли. «Опустите пистолет, лорд Хантерстон! Я знаю, что случилось во время охоты на куропаток. Дэвид погиб не от несчастного случая». Дерьмище, как сказал бы ее шотландский приятель. Горничные называли писателя мистер Кэннинг, но на его книгах стояло другое имя — Алекс Блейк.

Все чисто и аккуратно, как всегда. На столе в прихожей душистые садовые розы. Он всегда оставлял под вазой десять фунтов на чай. Какой щедрый человек. Наверное, богач. Сегодня десятки нет, непохоже на него. В столовой ничего не тронуто, как обычно. Она открыла дверь в гостиную. Шторы задернуты, раньше такого не бывало. В комнате стоял сумрак, ее будто затянуло туманом. Даже в темноте было понятно: что-то случилось. София ступила на ковер, и у нее под ногой хрустнуло стекло, словно взорвалась бомба. Она раздернула шторы, и в гостиную хлынул, освещая хаос, солнечный свет: зеркало над камином, все безделушки, даже красивые стеклянные плафоны старинного светильника — все было разбито вдребезги. Журнальный столик перевернут, лампа лежит на полу, желтый шелковый абажур погнут и порван. Все вверх дном, точно по комнате прошло стадо слонов. Очень неуклюжих слонов. Писательские матрешки разбросаны по углам, как сбитые кегли. Она бездумно подняла одну и сунула в карман жакета, ощутив приятную гладкую округлость куклы.

У Софии появилось странное чувство в животе, словно сейчас случится что-то очень захватывающее, такое, чего никогда раньше с ней не случалось. Как в тот раз, когда она смотрела, как сносят высоченную многоэтажку. Бум! — и появилось гигантское облако плотной серой пыли, как от извержения вулкана или от падения башен-близнецов, только это было еще до них.

Потом она закричала: «О боже, боже мой!» — на своем родном языке. Перекрестилась, хотя никогда не была религиозна, и снова повторила: «Боже мой!» Все другие слова вылетели у нее из головы. Когда она увидела лежащего на полу человека, вся ее словарная база, и английская, и чешская, временно стерлась.

София напомнила себе, что, вообще-то, она не уборщица, а ученый. Где ее хладнокровие и объективность? Она заставила себя подойти поближе. Мужчина, вероятно хозяин дома, лежал в такой позе, как будто упал навзничь во время молитвы. Не слишком удобная поза, но ему, похоже, уже все равно. Голова разбита всмятку, один глаз вылез из орбиты. Повсюду мозги, как шотландская овсянка. Кровь. Много крови — она впиталась в красный ковер, поэтому ее было не сразу заметно. Кровь на выкрашенных в красный цвет стенах, кровь на красном бархате дивана. Казалось, эта комната давно ждала убийства, готовилась впитать его в свои стены как губка.

София постепенно привыкала смотреть на него. Слова тоже возвращались — английские слова, — она поняла, что уже может закричать: «На помощь!» или «Убийство!» — но теперь, когда она оправилась от шока, это было как-то глупо, поэтому она тихо прошла по коридору обратно, вышла через парадную дверь, за которой обнаружила экономку, все еще выгружавшую из багажника розового фургона пластмассовые ведра и швабры, и сообщила ей, что сегодня дом писателя уборке не подлежит.