Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

― Плачу с запроса, ― просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.

― Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки коричневые, тоже американские. Колеса черные. Довоенный "Скороход". Общий стиль элегантный молодой человек спортивного типа.

Коммерция прикрыл глаза ― мысленно воспроизвел облик элегантного молодого человека спортивного типа ― и добавил мечтательно:

― И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых тонов.

― Ну, ― спросил у него Пушок.

― Что ― ну? За товаром иди.

― Так не выдадут без вас.

Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками ну как с такими неумехами быть! ― и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.

― Златоусты! ― заметил Алик.

― Профессия у них такая, ― объяснил Петро.

― Где ребята? ― спросил Саша.

― Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, ― ответил Петро. Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: ― А Борис с Мишкой уже на работу вышли.

― Понятно, ― Саша помолчал, потом заметил между прочим, ― И Семеныча не видать.

― Напугал старичка, а теперь горюешь? ― подковырнул Петро.

― Его запугаешь, ― ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.

Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.

Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.

― Да, ― вспомнил Коммерция. ― Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?

― В самый раз, ― ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.

― Прошу примерить, ― предложил Коммерция.

― Прямо здесь?

― Пиджачок можно, ― подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев указательного и среднего.

Картину подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.

― Самострел? ― со знанием дела осведомился Саша.

― Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.

― В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной Родины? ― Саше нравилось уточнять.

― Именно, ― подтвердил Коммерция. ― В Кировской области.

Не торопясь, Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.

― Как? ― спросил Саша у Алика.

― Хороший пиджак, ― серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.

― Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.

― Для героя войны цена будет весьма и весьма умеренной, ― заявил Коммерция.

― И правильно, молодцы, ― поощрил купцов в этом намереньи Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: Учитесь торговать.

У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:

― Ну, сукины дети, я до вас доберусь.

― Нет, такого красавца в доме держать никак нельзя. Его народу показывать надо, ― иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.

― Именно, мой юный друг! Пойдем гулять.

― На минуту в Отцовский заскочим, а потом ― в центр, ― сказал Саша Алику. Они шли по Красноармейской ― элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий уже заросший молодой яркой травой Отцовский.

У дома номер семь Саша картинно ― как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой ― вскапывала огород.

― Можно вас спросить, мамаша?

Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.

― Что тебе, сынок?

― Извини, сестренка, ― вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно: ― Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?

― Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.