Сергей Жоголь - Убырлы кеше

– Те жёны царёвы, видать, небольшого ума были – не сумели государя ублажить-умаслить, – а ты у нас вон какая смышлёная! Ежели не станешь на рожон переть, так ведь из тебя такая царица может выйти! С царём породниться – не просто честь, а честь великая! Эх, заживём!

Настасья, недолго думая, упала на колени, обхватив отцовы ноги, и заголосила:

– Пожалей, батюшка! Не губи, родимый!

Но это не помогло – отец упрямо стоял на своём:

– Поедешь, и не смей мне боле перечить!

Настасья тут же вскочила и выкрикнула:

– Сказала «не поеду» – стало быть, не поеду, а приневолишь – из дому сбегу!

Князь Тихон от дерзости такой аж засопел, раскраснелся как варёный рак и не сразу нашёл, что ответить. Настасья же, не дожидаясь ответа, выбежала в сени.

– Я тебе сбегу! Я тебе так сбегу, что мало не покажется! – наконец-то прокричал ей вслед князь Тихон.

После того разговора отец велел Настасью из дома не выпускать, а двум своим холопам приказал постоянно следить за ней, чтоб и впрямь не сбежала. Настасья же заперлась в своей спаленке и лежала уткнувшись в подушку, но не ревела – кусала губы и злилась. Когда тётка Лукерья – отцова ключница, крепкая как жёлудь баба с круглым скуластым лицом и пухлыми губами – постучала в дверь, Настасья поднялась, отперла дверь и снова завалилась в постель.

– Настасьюшка Тихоновна, да что ж это ты, голубушка, так убиваешься? – успокаивала Лукерья. – Батюшка о тебе заботится, а ты ему перечить удумала!

– Сказала «никуда не поеду» – стало быть, не поеду. Не надобно мне вашей заботы! – буркнула Настасья, усевшись на край кровати.

– Как это не надобно? – Лукерья сложила на груди руки и устремила взор в потолок. – Сама посуди: батюшка твой – князь, а живём мы под ним, точно сироты. Забрались в эту глухомань, позабыты всеми, позаброшены, а ведь когда-то ваш род подле Великих князей сиживал. А что теперь?

– Что?

– А то! – Лукерья тут же сменила тон и упёрлась руками в тучные бока. – Живём на княжьем дворе беднее бедного, порой даже вон с хлеба на воду перебиваемся!

– Когда это такое было-то?

– Ну пусть не было – так завсегда статься может. Вон в этом году как раненько заморозки ударили – оттого неурожай случился. Стало быть, зимушка нынче дюже голодная будет.

– И раньше такое бывало, да вот только все пока ещё живы-живёхоньки.

Лукерья поджала губы, задумалась и перевела разговор на другое.

– Глянь на себя-то: княжья дочь, – сказала она на этот раз с укором, – а ходишь в поношенном! Разве такие наряды княжьей дочери положено носить?

Настасья насупилась:

– В чём привыкла ходить, в том и хожу. Для кого рядиться-то?

– Как для кого? Тебе жениха достойного искать надобно – кто тебя такую замуж возьмёт?

– А тот и возьмёт, кто по-настоящему полюбит!

– «Полюбит»! Слыхали вы её? Вон на Дуньку нашу глянь. У неё, помнится, тоже любовь была. Была, да вся вышла – теперь вон одна с дитём мыкается. А ведь за неё тогда купец Курицын сватался.

– Курицын твой старый и толстый, а ещё жадный без меры! – проворчала Настасья. – Чем за такого идти, лучше уж в бега податься.

– Ну вот и добегалась дура – теперь локти кусает.

Дуняша – одна из сенных девок князя Тихона, справная, рослая, с милым округлым лицом и пухлыми губами – год назад приглянулась богатому соседу князя Тихона Ивану Курицыну. Тот, не посмотрев, что девка сирота, даже сватов прислал. Дуняша, прознав про то, спуталась с каким-то заезжим скоморохом и, не дожидаясь свадьбы, сбежала. Спустя полгода вернулась уже брюхатая, говорила, что полюбовник её в бане угорел до смерти. Теперь Дуняша одна растила крепенького мальчишку и часто говаривала, что о содеянном не жалеет. Правда, Настасья пару раз слышала по ночам, как Дуняша плачет у себя в закутке. О чём она плакала – убивалась ли о смерти любимого или жалела, что за купца не пошла, – того Настасья не знала, а спросить стеснялась. Курицын с той поры на Дуняшку больше и смотреть не хотел, хотя на княжий двор частенько захаживал.

– Жили мы и раньше небогато, проживём и теперь, – отогнав сомнения, сказала Настасья. – Получается, для того, чтобы мы все тут медовые пряники ели да в бархате ходили, мне одной страдать? Не хочу ради такого за старого хрыча замуж идти!

– Не за хрыча, а за царя! То царь, понимаешь? Будешь за ним как за стеной, будут у тебя и наряды, и кушанья сладкие, власть будет, а коли так, глядишь – и мы все, холопы ваши верные, заживём по-другому. Ужель совсем не хочешь царицей быть?