Елена Булучевская - Остальные – лишние

Я и вправду все понял. Не хочет та противная тетка, чтобы я с детьми обычников учился. И дети те не захотят. В тех редких случаях, когда мы на улицу выбирались, на нас смотрели, как на уродов – на меня. А на маму глазели, мол, зачем это ей, есть же специальные заведения для таких детей, вот и сдала бы, не мучилась. Это было очень обидно, ведь я обычный мальчик. Только ходить не могу. И никогда не смогу. И лекарства всякие мне нужно постоянно пить, чтобы боль не возвращалась. Я уже и не представляю – как это, если нет тебе никакой таблетки. Боль возвращается, всегда возвращается. Мама возила меня по всяким докторам, они долго, больно меня лечили. Потом пришла очередь всяких бабок, костоправов и еще каких-то людей, которые пытались что-нибудь сделать с моими ногами. Никто из них так и не помог. Мы ездили в какие-то места, где меня купали в каких-то целебных водах, грязях, еще какой-то вроде излечивающей ерунде. И ничего. Мама постепенно становилась какой-то безрадостной, в глазах – безнадежность.

Я однажды не выдержал, набрался смелости и предложил ей поехать домой. Сказал, что нечего нам тут делать. Она заплакала, потом сказала, что у нас денег осталось только на билеты, что она ждала какого-то перевода, а он все не идет. А потом мы купили билеты и поехали домой. Только вернулись не в ту квартиру, где раньше жили – большую, светлую, а в другую, поменьше и поскромнее. Мама сказала, что у нас осталось не очень много средств, нужно бы поэкономить. А потом пришел этот к ней – адвокат – слово такое интересное. Я потом узнал, что оно значит: это человек, который защищает всяких людей в суде или еще где. Например, может дела вести за других, если они специальную бумажку оформляют. И вот этот адвокат сказал маме, что денег у нас вообще осталось очень мало, что его услуги оплачены только за этот месяц, поэтому он больше не может маму представлять. Что все средства исчерпаны – это я прям дословно запомнил. Мама тогда плакала потихоньку, в ванной спряталась, воду включила, чтобы я не слышал. А я слышал. Все слышал, только утешить ее никак не мог. Слов не находил. Чувство только такое было, что я это виноват в том, что средства наши закончились – на меня же, на лечения всякие тратили. Теперь эта новая напасть, с теткой из школы.

…Подкатился я к маме поближе, отнял ее руки от лица:

– Я не пойду в их противную школу. Не нужна она мне!

– К тебе будут приходить учителя заниматься, – голос у нее стал каким-то другим, как у телевизора, когда рекламу показывают.

– Хорошо. Не беспокойся, все будет хорошо. Я буду послушным мальчиком. И знаешь, мне кажется, что это я виноват в том, что твои деньги кончились.

– Малыш, что ты себе напридумывал! Нет, ты вовсе не виноват в отсутствующих деньгах! И они не мои – они наши. Пусть их нет, мы хотя бы попытались тебя вылечить. И зато не будем теперь думать, а вот если бы, да кабы, сидя на мешках с деньгами. Придумаем мы что-нибудь. Эх ты, ты же мое спасение! Спаситель! Что бы я без тебя делала…

Мама улыбнулась, в глаза все-таки стояли слезы. Она быстро вышла из комнаты. Я снова вернулся к своему окну. Не видать мне школы, не появятся у меня друзья, не надеть мне ученической формы. Ну, да и фиг с ним. Сказал вслух и оглянулся, мама очень не любила, когда я так выражался.

– Рикат, я в магазин, ты что-нибудь хочешь?

– Да, мороженку! Шоколадное!

– Хорошо, будет тебе мороженка, – по голосу слышно, что улыбается. Вроде повеселела. Ничего, что школы не будет, да и с коляской, наверное, не очень удобно. Там же всякие лестницы, двери и все такое. А помогать некому будет. Пусть сами приходят меня учить, раз такие хитрые.

Из магазина мама вернулась не скоро, я уже проголодаться успел. Катался от окна к окну, ее высматривал. А потом – о! Она идет, да не одна. Дядька какой-то несет полные сумки. И дядьку того я не знаю. Мама открыла дверь, продолжая что-то говорить своему спутнику. Она улыбалась! Дядька вошел, спросил, куда сумки-пакеты ставить. А потом пришел здороваться и знакомиться. Звали его дядя Жора, он оказался маминым давним знакомцем. Выше мамы, худощавый вроде, но полные сумки тащил легко. Куртка, джинсы, рубашка, ботинки – все вроде обычное, не очень новое. Только кепка какая-то странная, даже смешная. Так-то тоже обычная, темно-синяя, только с дурацкой надписью «вперед». Я улыбнулся, прочитав это. И спрятал быстренько свою улыбку, увидев глаза маминого спутника. В них-то ничего доброго и смешного не наблюдалось. Глаза, словно волчьи, внимательно следили за мной, размышляя, насколько я легкая добыча. Раз – моргнул дядь Жора, и нет волка, как и не бывало. Я уж подумал, померещилось, что ли. Потом дядька кепку снял – на лбу словно кто-то пытался улыбку нарисовать. Шрам над обоими бровями, лоб с залысинами, как в старых фильмах про Дракулу. Типа «интеллектуально высокий лоб» – это так мама говорила про всех, кто играл вампира. Я улыбаться больше не пытался, а вдруг про волка не показалось.