Елена Булучевская - Остальные – лишние

Я не помню, как вылетела из комнаты. Не знала, куда мне спрятаться. Закрыла везде шторы, включила свет. Везде, даже в ванной. Только тогда приступ паники начал отступать. И вспомнилось то, что пыталась вспомнить весь день. Лицо мальчика на плакате «Разыскивается!». Лицо мне до боли знакомо: одноклассник Влада, он как-то приходил к нам. Они задание совместно делали для школы! Точно! Надо его родителям позвонить, узнать, как и давно ли пропал их сын, нашелся ли он. А еще вспомнила маму мальчика, видела ее пару раз в школе – впечатления не произвела, по виду – любительница крепких напитков, не очень-то заботящаяся о своем потомстве, нигде особо не участвовала. Хотя… мало ли, может она – исключение из правил. И искренне заботится о сыне. Полезла искать их телефон – не нашла, собралась уже учителю звонить, да вовремя на часы глянула. Было уже три часа ночи. Оглушила я себя снотворным и провалилась в сон.

Меня зовут Рикат Ралдугин. Классно зовут, имя такое рычащее. Произносить даже приятно. Я много времени провожу возле окна. Времени, которого у меня нереально много, даже слишком. Я готов поделиться им с кем угодно, если этот кто-то будет проводить время со мной. Но, к сожалению, таких желающих очень мало, можно даже сказать, что нету. И не потому что я плохой человек, нет, совсем нет. Я – инвалид, калека, колясочник, или как там нас еще называют обычные люди, которых мне иногда охота назвать «обычниками» – когда совсем припекут своим нытьем и жалением. Особенно жалением. Или как это правильно – жалостью? Однажды, давно, когда я еще маленьким был, мама вывезла мою колясищу на улицу – погулять. Долго корячилась, пока эту конструкцию выволокла. Шел дядька какой-то пьяный, вроде мимо шел. Но нет, прошел, оглянулся, вернулся и началось… «Ой-бай, я вам так сочувствую, как же бедный мальчик живет… А ему больно?». И все в этом духе. Мама тогда еще была молодая, за словом в карман не лезла, она этого дядьку так отбрила, что он пошел по своим делам, бормоча под нос себе что-то вроде «вот, мол, сочувствуешь им, а они…». Мы тогда с мамой переглянулись и засмеялись.

Нам жалость обычников совсем не нужна. Мама долго не хотела признавать, что я – инвалид. Папы и бабушки-дедушки у меня давно не было, в аварии разбились. Другие родственники или жили далеко, или были настолько дальними, что ничем нам обязаны не были. Мама не могла устроиться на работу – хоть какую-нибудь. Она боялась оставлять меня одного, хотя я уже подрос, говорил ей, что вполне могу сам обойтись. По-моему, дело совсем не в моей болезни. Она просто не хотела, чтобы я оставался без нее, вот и все. И пришлось маме признаться себе, и мне, и тем людям, которые в комиссии были, что я-таки инвалид. Назначили это, как его, пособие – конечно, не миллионы, но все-таки жить худо-бедно можно. Прям праздник был у нас – и маме тоже назначили пенсию, за то что она за мной ухаживает. Двери сделали пошире, и я на коляске могу по всей квартире ездить. Мы купили всяких вкусностей и лимонаду, и веселились весь вечер.

Потом пришла пора мне в школу идти. Мы так радовались, купили форму и тетрадки всякие. Я видел в окно, как дети из нашего двора в школу бегут, и уже предвкушал, что и я осенью пойду. Но… Пришла из школы тетенька, узнать про меня. Увидела мое кресло и как-то сникла. Увела маму на кухню, поговорить. Я затих, даже дышать старался как можно тише, чтобы услышать, о чем они беседуют. Не услышал. Школьная тетенька вскоре ушла. Мама проводила ее и снова вернулась в кухню. Странно, а мне сказать ничего не надо? Я поехал к ней, но заторопился, застрял в проеме. Коляска чуть не перевернулась, ну и нашумел я. Мама выскочила из кухни, напугалась, что я упал. Бледная, глаза красные. И я понял, что она плакала, так тихо, что и не слышно совсем. Помогла коляску выровнять. Вернулись мы в комнату. Она меня обняла, потрепала по голове. Потом села на кровать и серьезно так:

– Сынок, нам нужно с тобой поговорить.

– Мы уже разговариваем, – я всегда говорил отчетливо, несмотря на мою болезнь. Или вопреки ей, уж не знаю. Когда мы на комиссию приезжали, все тамошние тетеньки-дяденьки сбегались – я на их тесты быстро отвечал и не ошибался никогда.

– Да. Разговариваем. Ты в школу очень хочешь?

– Ну, мама, ты же и так знаешь!

– Знаю. Поэтому и спрашиваю еще раз. Женщина та, что приходила, она сказала, что если ты будешь ходить в их школу, нам не будут платить пенсию. Я могу найти работу, но сам понимаешь, – она замолчала, закрыла лицо руками.