Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

Журковский пожал плечами.

— А, я забыл, ты-то всегда был тише воды, ниже травы. Ладно. Извини. Ну вот, о чем бишь я? Ага. Это было рабство, но мне в этом рабстве все было ясно как божий день. А сейчас — та самая несправедливость, которая в любом государстве является основополагающей платформой, та несправедливость, на которой любое государство-то и стоит, поскольку оно, по сути своей, есть институт подавления масс, сейчас эта несправедливость достигла каких-то космических масштабов. Ныне это главный и единственный закон существования.

— Что же ты предлагаешь? Что, например, мешает уехать тебе?

— А тебе? — ехидно спросил Крюков.

— Мне? Поздно уже. Еще тогда, когда собирались, я понял, что поздно, время наше упустили. Нужно было раньше собираться… Даже, знаешь, не по возрасту поздно, а вообще… Засосало. Институт ведь у меня, студенты… Как я все это брошу? Что я там буду делать? Такси водить, как ты говоришь? Тогда — зачем я жил вообще? В чем смысл? Учился. Других учил. А сам — в такси? Или посуду мыть?.. Это значит расписаться в собственной…

— Ты и так уже давно во всем, в чем только можно, расписался. Не обижайся. Я ведь тоже… Вот Суханов, он не расписался. Он шевелится. Но — в чистом виде эмигрант. Из тех, кому повезло. Хотя, с другой стороны, повезло ли? Рад ли он тому, чем занимается? У него ведь, поди, прежде были какие-то иллюзии. Насчет семьи хотя бы. А теперь — посмотри, во что его Вика превратилась.

— Да, Вика, она очень стала странная, — вставила Карина Назаровна. — Я ведь ее тоже давно знаю. Очень она за последнее время изменилась.

— Изменилась… Конечно, изменилась. Все изменилось, Карина Назаровна, не только эта Вика. Все. Только мы делаем вид, что живем по-прежнему. И совершенно из этой новой жизни вылетаем. А Греч, кстати…

Журковский поморщился. Что им всем дался сегодня Греч?

— Греч — идеалист, — сказал он.

Гоша придвинулся к Журковскому и, дыша ему в лицо, отчего-то зашептал:

— Мне страшно, Толя. Страшно. Греч — для всех для нас пример. И что с ним будет, одному Богу известно.

— А что с ним будет? — встрепенулась Карина Назаровна. — Посадят его. Вот что с ним будет. Допрыгался.

— Как это — «посадят»? — спросил Журковский. — Да за что?

— А может, не посадят, — продолжала Карина, не слыша вопроса. — Может, как и все эти политики, откупится. У него денег-то, поди, побольше, чем у Суханова. Наверное, уж не один миллион долларов в швейцарских банках. Вон что в газетах про него пишут…

— А что такого про него пишут? — спросил Журковский.

— Как? Вы не читали?

— Нет.

— Так уже недели две пишут… Что ворует мэр, что квартиры хапает — и себе, и семье своей… Какие-то родственники из деревни… Всех жильем обеспечил.

— Да не в этом дело, — отмахнулся Крюков. — Это такие мелочи… Подумаешь — квартиры…

— Постой, постой. — Журковский постучал кончиками пальцев правой руки по столу, как, бывало, делал на семинарах и лекциях для привлечения внимания разомлевших студентов. — Постой. Он что, действительно замешан в этих делах?

— Толя! Ну кто же тебе точно это скажет? Ничего не известно.

— А пишут, что доказательства есть, — снова встряла Карина Назаровна. Подарил какой-то своей не то племяннице, не то свояченице квартиру в центре. Себе тоже взял. И еще каким-то родственникам. Весь клан сюда перетащил свой…

— Ну что это значит — «взял»? Карина Назаровна, вы же взрослый человек. Как вы это понимаете — «взял»? Купил — еще можно сказать. Выменял. Но «взял»?

— Украл, и все, — спокойно пояснила Карина Назаровна. — Как у нас все воруют? Так и он. Чего же не взять, если само в руки плывет?

Журковский встал и, подойдя к окну, открыл пошире форточку.

— Перестаньте, Карина Назаровна, я вас умоляю. Не знаете человека, так зачем так огульно его обвинять? Ничего Греч не мог украсть. А квартиры эти… Разберутся. Мало ли дерьма выливают политики друг на друга? Что же, всему верить? Ерунда это, газетные утки. Пишут что хотят. Сенсации дешевые ищут. Или сами выдумывают, полагаю, тут как раз этот случай. Я Пашу сколько лет знаю он никогда в такие игры не играл. И играть не будет. Не так воспитан. Еще раз говорю — идеалист он.

— Толя, во власти люди меняются, это даже ребенку сейчас известно.

— Ничего подобного. Человек не меняется вообще. Просто некоторые его черты, прежде спрятанные, латентные, так сказать, могут со временем проявиться. А те, кого это удивляет, просто плохо были с этим человеком знакомы.