Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

«Серьезно за него взялись. И их уже не остановишь. Если такие слова говорятся, значит, решение принято на самом верху. Ну, может быть, не на самом, но на верху, это точно. И против такого танка с пустыми руками не попрешь… Размажет… Мне, судя по всему, тоже кранты. То-то я думал — что это они набрали такую бригаду следователей? Все из провинции, все неженатые… Всем золотые горы посулили… Правильно. Выгорит дело — можно кинуть кость. Не выгорит — можно и в расход списать. Никто не хватится. Никто защищать не будет. И плакать никто не будет. Да наплевать им на защитников, просто шуму не хотят. А исчезну я — не то, что шуму не будет, и не заметит никто… Он в Думу баллотируется. Из-за этого сыр-бор, что ли? Конечно, и из-за этого тоже. Он мужик мощный, много им вреда может принести. И знает много… Ох, много… Напортачили мы. Теперь, конечно, если он после всех наших с ним игр в Думу пройдет… Мне-то по хрену, а этим… генералам паркетным, полковникам банным… им по шапке крепко настучат. Вот и решили убрать. Моими руками… А куда денешься? Откажусь — меня же первого сделают крайним. По полной схеме. А так — еще есть шанс. Он все равно не жилец. Все равно…»

Борис Израилевич Манкин сидел в маленькой комнатке без окон, со стенами, выкрашенными бурой краской, и освещенной одной лишь лампочкой, льющей блеклый, неживой свет из-под темного, пыльного абажура. Лампа стояла на обшарпанном столе, за которым сидел следователь.

Манкин уже не первый раз был на допросе у этого странного молодого человека со взглядом глубокого старика. Борис Израилевич много повидал на своем веку, много и многих. Видел и таких, как этот Алексей Владимирович, который мучается, а чем мучается, и сам не знает. Что-то гложет его, работа, которую он делает, явно не в радость… А делать надо. И будет ее делать истово, скрупулезно, пока не добьется того результата, который ему нужен. Борис Израилевич знал, что такие люди обязательно добиваются своего, идут до конца, пусть даже и во вред себе, но на полдороге не останавливаются. К сожалению.

Чем может закончиться это дутое, абсолютно дутое, как был уверен Манкин, дело, которое раскручивал этот железобетонный молодой человек, — одному богу известно. Конечно, они — и Манкин и Суханов — не ангелы… Но то, что им шьют, — это же абсурд! Все прицепляют к Гречу… Дай компромат на Греча, и хоть ты тресни! А откуда взяться этому компромату, если его нет? Прямо тридцать седьмой год, ей-богу. Пугают, мурыжат в камере… Суханов сидит, он, Манкин, сидит, сидит вся бухгалтерия… Ну мелочь-то выпускают потихоньку за отсутствием состава преступления, а от них с Сухановым просто так не отвяжутся… Теперь вот покупку этого несчастного телеканала раскручивают, хищение государственной собственности, мол, в особо крупных размерах… Чушь какая-то. И главное, этот молодой следователь, да он, кажется, не очень и молодой, сам вроде бы понимает, что дело дутое, а сделать ничего не может. И не хочет. Ну да, над ним тоже начальство есть. А как бы он, Манкин, вел себя на его месте?

Борис Израилевич задумался и усмехнулся.

На его месте он, Манкин, уже давно ушел бы в бега. Умному человеку везде местечко под солнцем найдется. И умный человек может уйти тихо, может так залечь на дно, что ни одно КГБ, ни одно ФСБ не найдет. Много есть мест на планете, много способов замаскироваться. И, что самое приятное, много банков, мелких, не разрекламированных на весь мир, куда можно слить денежку, а потом, когда ситуация немножко устаканится, спокойно этой денежкой пользоваться. Да и сейчас у Манкина имелось несколько счетов, о которых ни одна собака не знала. Даже Суханов. Впрочем, Суханов имел представление, что такие счета имеются, но на этом его информированность заканчивалась. У него и у самого были подобные заначки на черный день. Очень даже немаленькие заначки.

— Борис Израилевич, — тихо сказал следователь, вынимая из кожаной папки лист бумаги, — вы хотите выйти отсюда?

— Странный вопрос, — ответил Манкин. — Я бы сказал, риторический.

— Отнюдь, — возразил Панков. — Отнюдь…

— У вас есть какие-то предложения? — спросил бухгалтер.

— Как вы, однако, быстро схватываете.

— Опыт, молодой человек. Простите, товарищ майор…

— В общем, так, Борис Израилевич. Вот это, — Панков показал на бумагу, лежащую перед ним на столе, — постановление о вашем освобождении. Без всяких подписок о невыезде. Под мою ответственность.

— И что я должен за это сделать? — спокойно спросил Манкин.