Андрей G - Zамороченные. Детектив

Действовали мы осторожно и еще ни разу не попались. Благо обитатели «эрогенных зон», которые задерживались в аудиториях допоздна, происходящим в коридорах интересовались мало, а ночной сторож редко покидал свою дислокацию на первом этаже. Мимо него Великий Партовый Путь («Great school desk way» как назвал все предприятие интеллектуал-Слон) не проходил.

Успела сложиться своя традиция.

Саныч, как фабрикант в дореволюционной России, руки в брюки, во рту спичка, обходит всю аудиторию, поглаживает парты, даже принюхивается, кажется, обязательно вчитывается в разноцветные надписи, будто пытаясь найти в этих «Сосу за копейки» или «Илюха – шлюха» глубинный смысл. Потом, в один миг решившись, хлопает ладонью по крышке: «Вот эту!».

И перечить ему ни в коем разе не моги.

В тот день – я помню это отчетливо – искали парту на заказ. Вите Мерину. Выбрали модерновую, черную, лакированную, на черных металлических ножках. Мерин – первейший в «общаге» коммерсант, торгует всем: сигаретами, водкой, шоколадками, а однажды, как рассказывают, продал целый состав сахара, так ни вагонов, ни этого сахара ни разу и не увидев. Удивительно еще и то, что все торговые операции Витя умудряется производить по единственному в «общаге» телефону-автомату.

По этой причине автомат всегда занят.

Витей.

Мерин – модный парень, и комнату свою оформил в готическом стиле, поэтому и парта ему нужна под заказ, как он сказал, типа, «вторая в среднем ряду в кабинете основ безопасности жизнедеятельности». Ему и невдомек, что нам нет никакой разницы, откуда тащить, а вот за нестандартный заказ можно сорвать с буржуя-толстосума втридорога.

– Слушай, Веник, – сказал Саныч. – Сегодня в общаге по кабелю «Crime Story» показывают. Новый фильм с Джеки Чаном. Умри, но посмотри.

Веник – это я. Вообще-то, меня зовут Вениамин, но полное имя даже меня самого смущает. Поэтому, пусть будет Веник. Или Benjamin. Как меня на свой манер величает Слон.

Я не обижаюсь.

Поступать я приехал со своей команией, целое купе в поезде занимали. Только все они мечтали попасть на экономический, и вылетели сразу же, на «двойки» написав сочинение. Я собирался идти по маминым стопам, подал документы на матфак, и прошел. Ни одного знакомого в университете у меня не было, с кем жить, было абсолютно все равно, поэтому при заселении я и попал в комнату к старшекурсникам. И не жалею, между прочим.

– Предупредим ночного, что нас не будет часик, закроемся в общаге изнутри, чтобы никто из корпуса все парты не повыносил, а к десяти вернемся, а? – сказал Саныч, берясь за один край черной лакированной красавицы.

– Ну, пойдем, – сказал я.

И взялся за второй край.

Мешала дубинка, я было положил ее на парту, но мы с Санычем разного роста (я выше сантиметров на пятнадцать), поэтому равновесия никак не получалось, и она скатывалась то в одну, то в другую сторону. Саныч плюнул, попытался было пристроить ее к «МА-1», вспомнил, что это невозможно, еще раз плюнул и забросил дубинку в батарею.

Не бзди, – ответил на мой немой вопрос. – Не возьмет никто. На обратном пути захватим.

В тот день дежурил Бобер. Фамилия, кажется, у него такая, Бобров. Старикашка что надо. С легким пушком седых волос вокруг лысеющей макушки и вечно кирпичной мордой. Цвет морды объяснялся сильным пристрастием Бобра к разного рода горячительным напиткам. Будучи трезвым, он вечно лишь надувал щеки, и видно, было, как ему нехорошо, по венам, натужно вздувавшимся на шее. Зато под градусом становился разговорчивым до крайности. Как-то он рассказал нам леденящую душу историю, как, будучи еще совсем юным бобренком, работал на крупном строительстве и там с рабочими хлебнул эфира, в котором, по словам Бобра, было градусов 80. Где они взяли пресловутый эфир, и что это вообще такое, история умалчивала.

– Голубой такой и тягучий-тягучий, как водка, которую только что вынули из морозильника, – сладко вспоминал Бобер, хотя последствия этих экспериментов с допингом были вовсе не такими сладкими, как хотелось бы.

Юный Бобер, по его же собственному признанию, обладал тогда богатырским здоровьем и оказался единственным выжившим из тех, кто участвовал в памятной эфирной попойке.

– Идите, сынки, – благодушно благословил Бобер.

И в 19:30 с партой наперевес мы довольные ввалились домой. В комнату №319 общежития №2 КемГУКИ. До начала фильма оставалось 15 минут. Могу утверждать это совершенно точно, потому как сразу обратил внимание на необычное неровное время трансляции – 19:45 – при желании, кстати, это легко проверить по программе. Мы боялись опоздать, а часы на стене показывали 19:30, и можно было расслабиться.