Андрей G - Zамороченные. Детектив

В ходе короткого, но агрессивного расследования выяснилось: мало того, что никто, оказывается, не приглашал на ритуальные пляски наглого очкарика, он – вовсе не кришнаит, а очень даже наоборот, не знает простейших мантр, да еще и попахивает алкоголем. В общем, обалдевшие кришнаиты натуральным образом обшмонали Слона, вытащив из потайного кармана фляжку с коньяком (который тут же торжественно и вылили в огонь) и пообещали, если увидят еще раз, непременно накостылять, несмотря на весь пропагандируемый пацифизм.

Этот жизненный опыт давал Слону полное право философствовать таким образом: «Ложь и правда, как и добро со злом – вещи относительные. Один человек дал обет говорить только правду. Однажды мимо него пробегал другой человек, за которым гнались разбойники. Он попросил: „Пожалуйста, не выдавай меня, не говори, в какую сторону я побежал, иначе меня убьют“. Когда приблизились разбойники, человек решил не нарушить свой обет и сказал правду. В результате беглеца догнали и убили, правдолюбец же попал в ад. В таких случаях обман ради блага оправдан.»

Вроде, это старинная индийская притча, которую Кришна рассказывал своему другу Арджуне.

То есть, бог рассказывал человеку.

Саныч поведал мне по секрету, что у Слона, будто бы, еще и возник роман с подругой руководителя общины, которого величали не иначе как брат Ху. Так вот, этот брат Ху, по словам Саныча, не захотел делить свою сестру Ху с каким-то там ху с горы, и спровоцировал весь этот межрелигиозный конфликт.

В общем, карьера кришнаита у Слона не сложилась.

20 шагов. №№204, 203.

В №202 вечерами проходят дополнительные занятия, то у историков, то у физиков, то у журналистов. Как-то мы с Санычем стали свидетелями, как девушка лет двадцати в очках и со смешной толстой косой до пояса, как бы это сказать, орально удовлетворяла преподавателя прямо в проходе у кафедры.

– Прямо в проходе у кафедры, – прошептал Саныч и выразительно задвигал языком у себя во рту, наглядно изображая, что именно происходит у кафедры.

У Саныча были выпученные глаза, красная то ли от смущения, то ли от возбуждения рожа и хитрющий вид. Это произошло, когда я обнаружил его у 202-й, стоящим на скамье и прильнувшим к окну у самого потолка. Это, пожалуй, даже не окна, а такие узкие амбразуры, как в средневековых замках, которые, видимо, для дополнительного освещения, прорезаны у нас по всему корпусу в стенах между аудиториями и коридором. Но сделаны они так высоко, что заглянуть в них можно только со скамьи. Или обладая ростом под два с половиной метра. Саныч поднес палец к губам, чтобы я молчал, и показал на место рядом с собой.

– Видал, как экзамен сдать хочется. Очки даже снять не успела, – не отрывая взгляда, прошептал Саныч. – Запотеют же.

Я забрался на скамью рядом, стараясь не шуметь.

– Коса какая смешная, – шептал Саныч. – Да-а, есть еще женщины в русских селеньях.

Было слышно сопение и едва уловимый скрип старой кафедры. Я поднялся на цыпочки.

– Вот сволочь, – шептал Саныч. – Старый, толстый, бородатый, а девчонке всего-то лет двадцать, не больше.

Воображение дорисовывало остальное в подробностях.

У меня зрение – минус пять. С детства. То есть, не с рождения, конечно, а класса с третьего, наверное. Мама обнаружила, что я, силясь рассмотреть что-то важное на экране телевизора, так щурю глаза, что становлюсь похож на представителя монголоидной расы. Визит к офтальмологу подтвердил опасения – миопия средней степени.

Видимо, тяжелая степень – это уже неизлечимая слепота.

Моя, видимо, считалась излечимой.

Я ходил заниматься физкультурой для глаз. Следил за ездящей слева-направо и вверх-вниз красной звездочкой. В очках разных диоптрий пытался прочитать буквы проверочной таблицы. ШБ. МНК. ЫМБШ. БЫНКМ. Дальше пятой строчки дело ни разу так и не продвинулось.

Я вечерами смотрел на горящую свечу. Это методика йогов. Очищение зрения. Смотришь, не моргая. Пока не заплачешь. Пока в огне тебе не начнет мерещиться танцующий Кришна. По три раза каждый день. Интересно, пользовались ли такой методикой приютившие Слона кришнаиты?

Мне сделали операцию по пересадке глазной ткани. «Склеропластика» называется. Не знаю, почему, но врачи уверяли, что после этого зрение исправится. Оно не исправилось, только на правом глазном яблоке так и остался голубоватый шрам. Его видно, когда я смотрю вправо и вниз.

В очках я ходить не хотел категорически, придумал даже, что у меня в них голова кружится. Предмет, на самом деле, крайне неудобный, пылится, запотевает, чуть что, с головы сваливается и норовит разбиться. Попробовал линзы. Они тогда были только стеклянные, их специально для меня на каком-то там заводе производили аж три дня. Но оказалось, что даже для того, чтобы их вставить в глаза, нужна особая сноровка, которой я так и не смог овладеть. Минут сорок тратилось на то, чтобы линзы надеть, это стоило неимоверных моральных и физических усилий, веки все время дергались и выталкивали инородное стеклянное тело. Но и после этого глаз чувствовал стекло, болеть не переставал ни на секунду, а минут через двадцать боль становилась невыносимой, и линзы приходилось спешно вытаскивать. Промучавшись так недели две, я охладел к передовой технологии.