Наталья Александрова - Венец Гекаты

— Ну, желтеет-то бумага гораздо быстрее! — усмехнулась Лиза. — Я видела газетные вырезки двадцатилетней давности, так они куда более желтые, чем этот листок.

— Так то газеты! На газеты употребляется самая дешевая бумага, которая через десять лет желтеет, а через пятьдесят рассыпается в труху. А хорошая, дорогая бумага и за сто лет нисколько не меняет свой внешний вид, не желтеет и не выцветает. Поэтому и сохранилось множество старинных, даже средневековых книг, документов, рукописей. Да и нот тоже довольно много. Так что не думаю, что эта запись такая уж уникальная и ее стоило хранить в тайнике.

Он снова поднял листок, приблизил его к глазам, чуть ли не обнюхал и добавил задумчиво:

— Это не палимпсест…

— Что? — переспросила Лиза.

— Палимпсест — это старинная бумага или пергамент, с которой счищен первоначальный текст и потом, в другую эпоху, написано что-то другое. Так вот, эта надпись сделана примерно тогда же, когда изготовили саму бумагу. Об этом говорят цвет чернил и то, как они выцвели. А что вы можете сказать о самой мелодии, которая здесь записана? Что это за музыка?

— Странно… — Лиза придвинула к себе листок с нотами. — Во-первых, это только часть мелодии… здесь явно не хватает конца… и, во-вторых, сама мелодия какая-то странная, непривычная… особенно странно, если эта запись действительно сделана в восемнадцатом веке, тогда о таких гармониях никто и не помышлял.

Она наклонила голову набок и тихонько напела обрывок мелодии, прозвучавший нервно и надрывно, как будто придумавший его композитор страдал тяжелым похмельем или муками совести.

— Да, не так я представлял себе музыку восемнадцатого века! — удивленно проговорил Старыгин. — Хотя, если честно признаться, старинная музыка меня не очень интересует, куда меньше, чем живопись или архитектура. Но в данном случае мне ужасно интересно, почему эту нотную запись спрятали в тайнике?

— Одну минутку… — пробормотала Лиза, что-то рисуя на бумажной салфетке. — Может быть, я немного ошиблась…

— Что это вы делаете? — Старыгин с любопытством склонился над ее листком.

— Записываю эту мелодию в более привычном, современном виде, — пояснила девушка. — Вот так…

На салфетке появилась цепочка черных значков.

— Странно… как странно… — бормотала Лиза, набрасывая значки. — Может быть, переписчик просто ошибся? Ну вот, к примеру, разве могли тогда быть такие аккорды — до-ре-соль? Должно быть до-ми-соль, а до-ре-соль — это какая-то бессмыслица!

— Как вы сказали? — переспросил Старыгин. — До-ре-соль? Вы не ошибаетесь?

— Почему я должна ошибаться? — недоуменно проговорила Лиза. — Уж в этом-то я разбираюсь. Вы вообще о чем?

— На многих предметах времен Людовика Четырнадцатого ставилась такая надпись — До Ре Соль, сокращение от латинского выражения «Donatio Rex Sol», то есть «Даровано королем-солнце». Вы же знаете, что так называли приближенные этого великого французского короля, почти семьдесят лет державшего в своих руках абсолютную власть в величайшем католическом государстве Европы! Постойте-ка, может быть, эта нотная запись — вовсе и не нотная запись, а зашифрованное в виде нот тайное послание?

Он уставился на исписанную значками салфетку, а потом смущенно взглянул на Лизу:

— Вы знаете, я, к сожалению, не разбираюсь в нотной грамоте. Для меня это — темный лес. Будьте любезны, запишите для меня все эти значки буквами, так, чтобы я мог попытаться прочесть это письмо. Возможно, тогда мы узнаем, почему оно было спрятано в тайнике.

Лиза взяла еще одну салфетку и быстро перенесла на нее запись в виде понятных Старыгину букв.

Он несколько минут пристально рассматривал их, напряженно наморщив лоб и потирая переносицу. Наконец поднял взгляд и разочарованно вздохнул:

— Полная бессмыслица! То ли я чего-то не понимаю, то ли эта нотная запись не несет никакой осмысленной информации… хотя, постойте-ка! Ведь вы записали ноты и остальные знаки русскими буквами, а клавесин, несомненно, французский, и ссылка на Людовика Четырнадцатого говорит о том же.

Он снова, на этот раз сам, переписал злополучный текст и опять углубился в его изучение.

Лиза с сочувственным интересом наблюдала за тем, как он морщил лоб, пыхтел, сосредоточенно тер переносицу, почесывал кончик носа… все эти действия, по-видимому, должны были стимулировать умственную деятельность.

После нескольких минут такого гримасничанья Старыгин поднял голову и тяжело вздохнул.