Наталья Солнцева - Кольцо Гекаты

В прозрачной синеве воздуха носились лепестки черемухи, опускались на влажные с ночи тротуары, горько пахли…

Петербург, город-призрак, полный величия, славы и безумия, смотрел в бездонное небо глазами своих дворов-колодцев. Все так же шумели листвой его старые парки, неторопливо текла закованная в гранит Нева, и грозный медный император глядел вдаль… Что видел он там? Брезжащие в тумане очертания будущего? Или только спокойное течение облаков по зыбкому горизонту?

Старый тополь во дворе театрального дома почти засох, но жильцы жалели рубить его и спилили нижние сухие ветки сухих веток, так что дерево стало похоже на высоченный шест, едва покрытый скудной растительностью. Сам дом тоже преобразился. Его покрасили в нежно-зеленый цвет, и белые колонны весьма нарядно смотрелись в блеске северного солнца.

На исходе был май, благоухающий сиренью; по дворам цвели рябина и шиповник, тянулась к свету зеленая травка. Такую маленькую полянку, покрытую нежной порослью дикой ромашки, облюбовал Егор Фаворин для выгуливания своих персидских котов. Это была молодая пара, потомство Дианы. Животных звали Парис и Елена. Когда родились персидские котята, в театре у Фаворина как раз репетировали «Прекрасную Елену», и музыканту не пришлось долго выбирать имена.

– Парис! Парис! Куда ты лезешь? – увещевал Егор молодого котика, который рвался к голубям и воробышкам, натягивая поводок. – Задушишься! Вот глупый! Думаешь, тебе удастся поймать этих хитрых бестий? Ты еще слишком молод, неопытен…

– Да отпустите вы их, господин Фаворин, пусть побегают! – добродушно посоветовал вышедший из подъезда черноусый мужчина спортивного телосложения. – Это же кошки! Они свободу любят, а вы их на поводок!

Егор криво улыбнулся, ничего не ответил. «Иди, иди себе, вездесущий ниндзя! – подумал он про себя, провожая недобрым взглядом нового соседа. – Ишь, раскомандовался! Мордоворотами своими командуй!»

Ниндзей жильцы театрального дома прозвали Фарида Гордеева, который пару лет назад вернулся с Дальнего Востока и поселился в своей квартире на втором этаже, в той, где проживали студенты-арабы. Никто толком не знал, что он за человек, но все его побаивались. У господина Гордеева была сильная, развитая фигура, легкая пружинящая походка, жесткий взгляд и суровое выражение лица. Его можно было бы назвать красивым, если бы не скрытая в каждом движении неумолимая сила, которая настораживала и пугала людей.

Фариду Гордееву было сорок два года. Он родился в Петербурге, тогда еще Ленинграде, в семье ученых-востоковедов. Все его детство прошло в атмосфере культуры Японии, Китая и стран Дальнего и Ближнего Востока. Окончив школу, Фарид отслужил в армии, в Благовещенске. Там и остался. Плавал по Амуру, рыбачил, сплавлял лес, охотился, исколесил все побережье Охотского и Японского морей. Но, нужно было осесть где-нибудь, обзавестись домом. Родители звали сына в Питер, напоминали о необходимости учиться, устроиться на нормальную работу. Но перспектива жить в городе, в тесноте, среди каменных домов, асфальта и чахлой растительности, не привлекала молодого искателя приключений.

За годы жизни на Дальнем Востоке Фарид привык к вольным просторам, соленым морским ветрам и острому, пьянящему воздуху странствий. Во время путины он плавал на рыболовном судне «Хабаровск», а когда наступала зима, уезжал в район Сихотэ-Алиня, добывать пушнину. Денег у Фарида было достаточно. По совету своего друга, помощника капитана с «Хабаровска», он оставлял себе немного на жизнь, а остальное держал в банке Владивостока. Полные дичи, грибов и ягод леса, кишащие рыбой Амур и воды Японского моря кормили, давали заработок и удовлетворяли жажду путешествий и свободы. Там же, на «Хабаровске», плавала женщина-врач, с которой у Фарида был роман. Ее звали Надя, она была старше его на семь лет, но это Фариду даже нравилось. У них не было никаких обязательств друг перед другом, никаких совместных планов на будущее – просто близкие и теплые отношения, от встречи к встрече. Ни Надя, ни Фарид не спрашивали друг друга, кто был в их жизни во время долгих, по полгода и больше, разлук. Они сразу договорились – никакой ревности, только любовь, короткая или длинная – как получится, но чтобы в радость. Так и складывалось. Они были счастливы снова увидеться, но расставались без надрыва и печали. Каждый жил своей собственной, привычной жизнью. Сама природа, величественная и невозмутимо-прекрасная, плавное течение Амура, необозримые морские горизонты придавали жизни естественность и простоту, от которой давно отвыкли городские жители. Фарид забыл, что такое суета, торопливость, людская толчея, вечная гонка за удачей, которая ускользала, подобно туманному мареву над сопками.