Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

– Черт возьми! Вы не имеете права.

– Мы имеем право проводить личный досмотр подозреваемых.

– Вы меня подозреваете? Но вы же задержали его – Ракова. Я в сотый раз вам повторяю: я никого не убивала. И мало ли… кровь… это мое личное дело.

– Я выйду. Моя помощница сейчас вас осмотрит. Ведите себя разумно, – сказал Гущин.

Он покинул зал, оставив Катю наедине с Юлией.

– Догола, что ли, раздеваться? – спросила та зло и хрипло.

– Юлия, у вас на теле есть рана, я хочу ее увидеть. – Катя не знала, как себя вести в этой ситуации. Она ощущала дикий дискомфорт.

Юлия очень медленно начала расстегивать блузку из черного итальянского льна, что так шла к ее глазам. Очень медленно она выпростала из блузки сначала одно плечо, затем другое, сняла ее, оставшись в черном кружевном бра.

Катя в неярком свете оглядела ее – на верхней половине туловища ничего. Ни ран, ни повязок.

– Брюки снимите.

Юлия расстегнула молнию на своих черных льняных брюках, вильнула бедрами, и они спали до щиколоток.

И Катя сразу увидела.

На внутренней поверхности левого бедра – телесного цвета медицинский пластырь внушительного размера.

– У вас рана на ноге, – сказала Катя.

– Это вас не касается.

– Кто вас поранил?

– Никто.

– Тогда каким образом вы получили эту рану?

Юлия – полунагая, тоненькая как тростинка, хрупкая и темноглазая – смотрела на Катю странным взглядом.

Презрение… Вот что Катя различала в этом пристальном взгляде. А еще – вызов, и легкую панику, и злость, и превосходство. И было там что-то еще, в этих темных глазах, минуту назад напоминавших спелые маслины, а сейчас – тлеющие угли.

Катя не знала, что в этот самый миг Юлия вспоминала слова Калибана. Калибана – колдуна с Яникульского холма, сказанные ей на прощание:

Об этом нельзя говорить никому. Это нельзя обсуждать ни с кем. Эти правила были установлены не сегодня и не вчера. А в те времена, когда горели костры. Когда инквизиция пытала раскаленным железом. Когда за одну лишь попытку можно было расплатиться истязанием и жизнью. Эти правила скреплены самой смертью. Вы должны их соблюдать. Никогда никому нельзя рассказывать об этом – ни о крови, ни о жертве. Никогда. Это табу. Иначе все развеется как дым – все ваши усилия, надежды, ваши желания и просьбы. Запомните, Тот, кого вы просите, кому я служу, не любит болтунов.

– Это вышло случайно, – сказала Юлия. – Я не понимаю вашего ажиотажа вокруг моего случайного пореза. Вы увидели то, что хотели? Я могу одеться?

– Да, пожалуйста, – ответила Катя.

Она поняла: телекулинарша ничего им не скажет. А если они и дальше станут настаивать в этом ключе – что за рана? зачем чаша, черный воск? зачем кровь? и что такое жертва? – она вполне резонно и саркастично будет парировать: «Вы это серьезно? Колдовство? А не пойти ли вам, полиции, полечиться»?

Юлия медленно натянула брюки, скрыв свой медицинский пластырь.

Катя внезапно поняла, что не давало ей покоя, когда она смотрела на телеведущую. Это ее манера двигаться, ходить. Рана, видно, до сих пор причиняла Юлии боль, хотя она это тщательно скрывала. Но она почти постоянно стояла, не садилась, видно, боясь, что… Что рана разойдется и снова начнется кровотечение?

Ее должен осмотреть врач…

Только это ничего не даст, как и личный досмотр.

У нас нет никаких реальных улик против нее.

Надпись на латыни – это не улика.

Что все-таки есть жертва? Какую жертву она отдала?

Жизнь маленького Аякса?

В обмен на что?

Но малыш жив, хоть покалечен и в коме.

Это не жертва. Или это неудавшееся жертвоприношение?

Как о таких вещах говорить всерьез и на полицейский протокол?!

Но если жертва не удалась, не означает ли это, что ритуал придется повторить?

Катя открыла глаза и… снова закрыла их. Свет, яркий, почти праздничный. Он ослепил ее.

Она снова открыла глаза и увидела солнце, потоком льющееся в открытое незашторенное окно, и высокий белый потолок. Она снова в первый миг не поняла, где она. Села на широкой кровати.

Она в комнате у Мещерского. Она уснула и… Ох, сколько же времени? Она дотянулась до мобильного на столике и глянула на дисплей. Двенадцать часов, полдень!

Она ведь прилегла лишь на минуту – после душа! И вот, проспала почти пять часов! И Сережка не разбудил ее!

Мещерский отсутствовал. На столике рядом с кроватью стоял на подносе завтрак: стакан апельсинового сока, большой бутерброд с ветчиной. Это Мещерский раздобыл на кухне и, как и в прошлый раз, принес ей. А она, как и в прошлый раз, после душа уснула в его кровати.