Это опять была лишь часть правды.
Миша умолчал о самом главном.
Не угроза ножа заставила его в тот момент покорно подчиниться Фонареву. Он о ноже забыл уже в следующую секунду после того, как заглянул в глаза этому существу. Там было нечто такое, что даже сейчас, в комнате специзолятора, заставляло мальчика покрываться холодным потом и дрожать. Это создание – это чудовище – знало все. Оно знало то, что сотворил Миша в детской с мелким, и пришло его за это наказать. Почему Миша так решил, он понятия не имел, но твердо был уверен, что это так и есть на самом деле. Чудовище могло сделать с ним все что угодно, оно пришло наказать, умертвить его. И эта мысль, эта молниеносная догадка там, на берегу, парализовала волю мальчика и отняла у него все силы. Он вдруг понял, что испытал мелкий тогда, в его руках, в детской. Это было страшно.
Но сейчас Миша уже не хотел об этом думать. Он не хотел думать о плохом. Он заставлял себя думать только о хорошем.
А хорошее состояло в том, что его не осудят и не посадят, потому что он маленький. Ему всего двенадцать лет. Ну, помурыжат на допросах, подержат в этом специзоляторе какое-то время, потом пригласят врачей-мозгоправов. А в конце он все равно вернется к матери. В тюрьму его никто не отправит. И он снова заживет прежней жизнью, станет ходить в школу, возможно, запишется в конный клуб. Только вот в поместье в деревне Топь, в доме-дворце, им с матерью, конечно, не жить. Ну да что там. Чем-то ведь надо пожертвовать.
Но при встречах со следователем он ничего этого не показывал. Сидел, опустив голову, испуганный, хрупкий, бледный, рыжий, заторможенный мальчик. Душитель – и сам жертва душителя.
Душитель номер два – Иван Фонарев – так и оставался в центре социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Комплексная психиатрическая экспертиза – дело долгое, требует клинических наблюдений. Фонарев все еще находился в состоянии тяжелой депрессии, перемежавшейся с частыми истериками, во время которых он то просил выпустить его, то буквально умолял дать ему выпить. Его наблюдали светила психиатрии. Сразу трое готовы были написать статьи, а двое даже диссертации на тему редчайшего явления – синдрома патологического опьянения и его последствий.
Душитель номер три Раков сидел в тюрьме «Матросская тишина». С эпизодом убийства няни Светланы Давыдовой все было ясно.
Для Юлии Смолы жизнь обернулась своей изнанкой. И кого было в этом винить? Ритуал на приворот не помог. Ветреный Гарик Тролль все отдалялся и отдалялся от нее и не делал никаких попыток к восстановлению отношений. О браке вообще можно было бы забыть. Дни свои Гарик проводил в больнице вместе с Феликсом. И там, мешая врачам и сиделкам, чуть не на голове ходил, стараясь развеселить малыша, который медленно шел на поправку. Он использовал свой дар и говорил самыми разными голосами – и Шрека, и Кота в сапогах, и волка из «Ну, погоди!». А по ночам он гонял по Москве на «Порше Кайен» с открытым верхом, собирал всех шлюх со столичных киностудий и веселился с ними в пабах и клубах до самого утра. После неудавшегося суицида он пил жизнь полной чашей. На отчаянные звонки Юлии Смолы он даже не отвечал.
Юлия, злая на весь свет, думала: либо это она сама что-то напортачила, ошиблась в долбаном ритуале приворота в ту ночь, либо это колдун Калибан, слупившей с нее несколько тысяч евро, просто посмеялся над ней, легковерной. Однако происшествие во время съемок очередной передачи «Смола на кухне» испугало ее не на шутку.
В ходе записи передачи, когда она в декорациях кухни, щебеча беззаботно, как птичка, и комментируя свои действия, месила с помощью кухонного комбайна тесто для пирога с яблоками, ей вдруг вспомнилась та ночь и жертва, которую она принесла ради того, чтобы Гарик на ней женился.
Об этой жертве не велено было говорить вслух, и она ничего не сказала даже полиции. Но представлять себе эту жертву никто не запрещал. И вот в разгар съемок шоу Юлия Смола это внезапно представила. Как она в ванной дома-дворца берет бритву – лезвие и делает надрез, глубокий и длинный, на коже бедра. И, кусая мокрое полотенце, чтобы не заорать от боли, срезает со своего бедра солидный шмат кожи. И кровь льет ручьем. А у нее под рукой – лишь гигиенические прокладки, чтобы унять ее. Потому что она и подумать не могла, что крови будет так много.
Она представила себе, как берет свою срезанную кожу и запихивает целиком кусок в рот и начинает жевать, давясь и плача. И глотает. Потому что жертва в этом ритуале – собственная кровь и плоть, которую надо срезать и съесть, умоляя Того, хрен его знает кого, сделать так, как она желает.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу