Марк Фурман - Концерт в криминальной оправе

В конце концов выяснилось, что Найду раньше тренировали на наркоту. Однако, из-за утраты какого-то нужного чутья, дабы не терять боевую единицу, перебросили на взрывчатку. И поскольку таковой на вокзале, к счастью, не оказалось, умная собака, вспомнив забытые навыки, неожиданно и успешно среагировала на спрятанный в багаже героин.

Войдя в подъезд и поднимаясь по лестнице, Баженов ощупал карманы. Вот ключи от мастерской, эти от машины и гаража. Квартирных не было: видно в спешке он просто захлопнул дверь.

Банальная ситуация казалась тупиковой. Гараж с машиной в одном конце Владимира, квартира дочери и мастерская тоже в отдаленных районах. Жена на выходные уехала в деревню. Еще часом назад все выглядело вполне благополучно. Он проводил сына с внуком на вокзал, где они сели на проходящий поезд из Нижнего, потом отогнал «Жигули» в гараж. До дома Трофим Сергеевич добрался на троллейбусе, когда разом погасли городские огни, и в ночной тишине послышался звон кремлевских курантов.

Как же быть? Вечером Баженов не поработал как обычно, наверное поэтому его неодолимо потянуло к мольберту. Он пошевелил пальцами, почти ощущая несуществующую кисть, но ничего, кроме машинально сорванной травинки, не оказалось в руке художника.

Спустившись в пустынный темный двор, Баженов глянул на окна своей квартиры. Четвертый этаж… Среднее окно распахнуто, на пятом у Андриевского свет, слышатся голоса. Значит, еще не спят. Мысли его прервал лай Чары. Пес, вскочив на подоконник, светлым нервным пятном дрожал перед глазами. Чуя хозяина, породистая болонка не могла понять, почему тот так долго стоит внизу и не выведет ее погулять.

«Будь Чара поумнее, она бы догадалась о ключах, сбросила их вниз, — мелькнула ироничная мысль. — Полеживают верно, в прихожей у телефона. Впрочем, что грешу на бедную псину. Ей ведь тоже несладко. А вот я — действительно растяпа», — всердцах отругал себя Трофим Сергеевич. На окно он больше не смотрел, чтобы не возбуждать собаку, нарушавшую тишину звонким нетерпеливым лаем.

Баженов вспомнил, как когда-то в студенческие годы занимался альпинизмом. Терскол, Домбай, Эльбрус — красивые гордые названия. Но ведь бывал же он на многих знаменитых вершинах. Что, если попробовать, тряхнуть стариной? Тело у него легкое, сухое, сила в руках тоже вроде бы есть. Он сжал кулаки, глубоко вздохнув, расправил плечи. Чтобы стать увереннее, взглянул на звездное небо, ощутив себя, как в молодости, на ребристом оледеневшем перевале.

Приняв решение, Баженов шагнул в подъезд и, держась в полутьме за перила, стал подниматься по лестнице.

… Начиная с ранней весны, вот уже в течение четырех месяцев, Трофим Сергеевич с утра уезжал из Владимира. Он садился на автобус, отправлявшийся с вокзала, с полчаса дремал, пока с пригорка за Павловским не возникала рельефная панорама суздальских куполов.

В течение дня, даже в непогоду, Баженов трудился на пленере, выписывая с разных точек звездный Рождественский собор. Серия, задуманная художником, состояла из семи полотен, где от первых лучей солнца и до глубоких сумерек Рождественский изображался с одной точки — фрагментом фасада и обязательным главным куполом.

Идея столь необычного замысла возникла у Баженова от серии Руанских соборов Клода Моне и страстно его увлекла. Хотя из двух десятков полотен великого француза на эту тему воочию он видел лишь два — «Руанский собор, в полдень» и «Руанский собор, вечер», находящихся в столичном музее изобразительных искусств, красочные репродукции остальных видов монументального здания были им тщательно изучены. Игра теней, света, восхода и захода солнца, вдохновлявшие Моне, словно эстафета красоты, передалась Баженову. На скромных плоскостях серого холста он пытался воссоздать величавую гармонию русской архитектуры, запечатленной в белокаменной вечной симфонии.

О его замысле знали немногие. Кроме домашних, пара владимирских художников да близкий друг Игорь Сарабьянов, журналист-искусствовед из Москвы, снабжавший Баженова альбомами французских импрессионистов.

— Заметь, Тоша, — пыхтя трубкой, говорил он Баженову. — Моне работал на натуре, напротив Руана, даже на несколько месяцев снял комнату рядом с главным фасадом собора. Он заметил, как в течение дня постоянно меняется освещение, и нередко оставлял начатый холст, принимаясь за новое полотно. Так, в игре пространства, камня и света воплощался замысел мастера.