Марк Фурман - Концерт в криминальной оправе

«Вот уже и за вора приняли», — с досадой подумал Баженов. Время для него словно остановилось, хотя прошло чуть более минуты. Резко прогнувшись, он попытался рывком вскочить на подоконник. Попытка почти удалась, как тут Чара белым стремительным комком радостно бросилась ему на грудь. Это было столь неожиданно, что Баженов яростно закричал, отгоняя собаку, которая, однако, приняв возглас за призыв или привычную ласку хозяина, уперлась ему в грудь и лизала лицо, не давая забросить ноги на край окна. Пальцы, до этого крепко охватывавшие веревку, онемев, ослабли, затем судорожно вцепились в нее и через несколько страшных длинных секунд — разжались.

Внизу послышался глухой удар. И в тот же миг внутри Баженова раздался приглушенный звук, словно лопнула детская хлопушка. На самом деле сила, разодравшая тело изнутри, была столь же мощна, как граната взорвавшая человека. Непереносимо острая боль пропала. Наступила тишина, и с этого момента Трофим Сергеевич уже не принадлежал себе и тем, кто годами был рядом с ним. Мятежная душа художника рванулась вверх и отошла к Богу.

Потом, как это бывает, — звонки, суматоха, люди на ночном асфальте двора, почти одновременно подъехавшие машины — скорой помощи и милиции. Врач скорой, крупный мужчина в мятом халате, с рябоватым от оспин лицом, сделал лежащему на носилках Баженову несколько уколов. Бесполезность их стала понятной, когда, захлопнув коричневой кожи саквояж, он уступил место женщине судмедэксперту, спрыгнувшей с переднего сиденья милицейского УАЗа.

Следователь прокуратуры, прежде чем приступить к осмотру тела, дважды обошел дом. Затем, стоя рядом с носилками, начал писать протокол осмотра, который диктовала судмедэксперт. Сам факт падения не вызывал сомнений: наверху, на уровне 5-го этажа виднелась веревка, переброшенная через подоконник, другой ее конец лежал в метре от стены дома. Закончив протокол и выписав направление на вскрытие, следователь поднялся к Андриевским. Художник молча переживал происшедшее, коря себя за слабость и уступчивость, тогда как супруга говорила не умолкая.

— Мы-то держали и держали хорошо, — утверждала она. — Весу в Трофиме всего ничего, да и гиря с нами. Как вдруг треск разбитого стекла, собачий лай, стук внизу. Веревка, натянутая, что струна, обмякла, и легкость в руках необыкновенная. Вначале подумали, залез наш Трофим Сергеевич, хоть и разбил стекло. — Вот на что ловок мужик, — даже сказал Захар. — Знай, Наталья, нашего брата художника…

Ключи нашлись двумя часами спустя, когда подвезли дочку Баженова. Они действительно лежали в прихожей у телефона. С десяток человек, под лай и суету Чары, прошли в квартиру. В метре от полураскрытого окна и хрустящего под ногами стекла стоял мольберт, с наброшенной на него, испачканной красками простыней.

Полотно Баженова казалось почти завершенным. Удивительной голубизны безоблачное небо застыло над Рождественским собором. Величественные белые стены, звездный купол и пространство вокруг отражали свет невидимого полуденного солнца. Сбоку от мольберта, на журнальном столике находились книги по архитектуре Суздаля и французское издание роскошного альбома по творчеству Клода Моне с двумя закладками.

— Не ожидал… — Захар Андриевский открыл том на странице с закладкой. — Руанский собор… — Перевернул с десяток листов. — Опять вид собора, но в другое время дня. Трофим Сергеевич, как мне казалось, весьма равнодушно относился к западной живописи, тяготея к нашей владимирской школе. Но, видно, как задумал серию с Рождественским, тогда и решил взглянуть на французского мастера. Величественная идея, надо бы, как уляжется, все полотна досмотреть. Тут, кстати, Руан должен быть вечером и ночью, однако нескольких страниц почему-то не хватает…

Те, выпавшие из альбома страницы, нашлись двумя днями спустя, когда из комнаты выносили мебель для предстоящих поминок.

— Взгляните! — удивленно воскликнул кто-то из художников. — К вечеру и особенно ночью, темно-серая вертикаль Руана как бы сужается, становится меньше и ниже. Эдакую игру света и теней Моне гениально точно подметил. И не в том ли неувязка Трофима, что он впервые смотрел на фасад дома ночью, при слабом освещении. Именно тогда плоское пространство стены между этажами, обманчиво кажется меньше и легко преодолимым.

— Действительно, фактически в наличии четыре полностью готовых холста, — грустно уточнила Марина Владимировна, жена Баженова. — Рождественский на восходе, утром, в полдень и ближе к шести. До сумерек и ночного собора Трофим дойти не успел…