Андрей Батурин - Контрабандисты

Эдуард был сам удивлен. Он думал, придется уламывать патриотичного приятеля, а тот вдруг раз – и без всяких согласился.

– Хорошо подумал, отставной лейтенант? Сразу предупреждаю: обратной дороги не будет.

– Подумал. Давай рассказывай, что там у тебя. Потом еще подумаю, – включил Леха крестьянскую осторожность.

Эдуард секунд пять жег его испытующим взглядом, потом попросил:

– Достань тогда сьюткэйс 6 6 Калька с английского suitcase – «чемодан». из-под кровати.

Леха встал на четвереньки, пошарил рукой в щели между кроватью и полом и, нащупав там железную ручку, вытянул за нее новенький чемодан.

– Открой.

Отцепил щеколды и открыл. Внутри лежал какой-то сверток.

– Что это?

– Положи на кровать.

Положил.

– Кейс спрячь.

Леха метким пинком вернул чемодан на место. Эдуард встал с кресла, подошел и принялся аккуратно снимать газеты. Под ними оказался рулон. Он раскатал его по покрывалу, поднял лист кальки, защищающий верхнее полотно, и спросил, лукаво улыбаясь:

– Что видишь, чувак?

– Красотищу, – глянув мельком, оценил промдизайнер.

– А точнее…

– Ну… Пожар на птицефабрике.

Произведение и в самом деле поражало необычными сочетаниями цветов. Леха провел по нему пальцем:

– Ты, что ли, намалевал?

– Кандинский, деревня!

– Да ну? То-то, гляжу, что-то знакомое. Сам, что ли?

– Сам, своей собственной рукой.

– Да ну тебя… – Леха потянулся к бутылке, налить.

– Бля… И чему только вас в вашем институте учат?

– Да, согласен. Ничему. История искусств – две пары в неделю и то только три семестра была. А так в основном политэкономия и научный коммунизм разный.

– То-то и видно… Ну да ладно, это, в конце концов, неважно.

И Эдуард подробно рассказал приятелю все про отца и про музей. Леха, рассеянно листая полотна, слушал, не перебивал.

– И так, – подытожил оратор, – в этой куче шесть произведений великих авангардистов. Все подлинники. Каждая лимон долларов стоит. Они принадлежали государству, которое сломало жизнь моего отца. Его талантом могли бы быть сотворены шедевры не хуже. Поэтому я как наследник считаю себя вправе забрать их себе как компенсацию… Часть компенсации за… Ну, ты понимаешь… Короче, вывозим за бугор – одна твоя.

– А одна – моя… – В проеме раскрытой в комнату двери стояла Вера – соседка.

– Чего?! – Лицо Эдуарда побледнело, он вскочил с кресла.

– Я тоже еду, и одна картина – моя. – Девушка шагнула в комнату и по-деловому села на кровать рядом с Лехой.

Пока Эдуард гневно вращал глазами, подбирая выражения, его товарищ радостно протянул соседке руку:

– Вера, привет. Ты как здесь?

– Сами на весь двор орали, меня позорили. Вот я и пришла, чтоб заткнулись. Звонок уже год не работает. Толкнула – дверь открылась. Прохожу, Эдька так интересно рассказывает. Заслушалась, мешать не стала, сам знаешь, как он всегда психует, когда его перебивают. – Она невинно улыбнулась и положила на столик два яблока и шоколадку в авоське. – Вот, соли вам принесла. Годится?

– Ты что, дверь не закрыл, ишак?! – набросился Эдуард на приятеля.

– От ишака слышу! – окрысился тот, в присутствии дамы мгновенно превратившись из покладистого оруженосца в гордого соперника. – Я-то при чем? Сам же последний заходил!

Эдуард был взбешен.

– Бля! – гневно бросился он в кресло.

«А я-то уж совсем ни в чем не виновато…» – обиженно проскрипело то, едва выдержав удар его острого зада.

– Вот ведь ты какой, Эдька! Сам все время звал: поехали да поехали. Что жизнь, мол, прожить надо Там, чтобы не было мучительно больно, и все такое. А как до дела дошло – в кусты, – перешла в наступление девушка, улыбаясь так обворожительно, что любой бы растаял. – Можно, кстати, посмотреть? – кивнула она на шедевры.

Вера была красивой женщиной, и это являлось ее основным и, можно сказать, единственным талантом. Всего остального от Бога ей досталось средне. Средне способностей, средне здоровья, средне удачливости. Красота обычно дается людям впридачу с глупостью. Здесь же и ума вышло тоже средне. То есть для совершения революции, скажем, в физике – маловато, а для того чтобы осознавать свою привлекательность, приумножать разными ухищрениями и уметь ловко ей пользоваться, – достаточно. Она ценила свое восхитительное тельце, холила, лелеяла, наряжала, красила, завивала тщательно, своевременно, столько, сколько было необходимо, и, может, даже больше. За это оно служило ей верой и правдой, никогда не подводило, и ценителей у красотки было всегда предостаточно. Их стадом она научилась управлять еще в детсадовском возрасте, а к текущим годам это умение уже превратилось в настоящее искусство.