Патрик Зюскинд - Голубь

Внезапно Джонатан почувствовал, как он устал. Ноги, спина, плечи ныли у него от долгой ходьбы, ступни ног огнем горели внутри ботинок. И голод вдруг тоже дал о себе знать, да так сильно, что у Джонатана свело желудок. Ему хотелось супа, салата со свежим белым хлебом и куска мяса. Он знал один ресторан, совсем недалеко, на Рю-де-Канетт, где все это было, предлагалось как общее меню за сорок семь пятьдесят, включая обслуживание. Но разве мог он пойти туда в таком состоянии, весь потный и вонючий, каким он был, и в порванных брюках!

Он решил идти в гостиницу. На пути к ней, на Рю-д?Ассас, была тунисская мелочная лавка. Она была еще открыта. Он купил банку сардин в масле, небольшой кусок козего сыра, грушу, бутылку красного вина и арабский хлеб.

_____

Комната в гостинице была еще меньше, чем его комната на Рю-де-ля-Планш, с одной стороны едва шире входной двери и не более чем три метра в длину. Стены, правда, находились не под прямым углом друг к другу, а ? если смотреть от двери ? косо расходились в стороны, расширяя помещение примерно до двух метров и затем снова сходились друг с другом, образуя в лобовой части трехгранную нишу. Иными словами, комната имела форму гроба, и она была ненамного просторнее гроба. С одной боковой стороны стояла кровать, с другой был умывальник, под ним находилось выносное биде, в нише стоял стул. Справа над умывальником, чуть ниже потолка, было проделано окно, не окно, а, скорее, маленькая форточка, которая выходила к световой шахте и открывалась и закрывалась двумя веревками. Слабый, тепло-влажный поток воздуха проникал из этой форточки в гроб и заносил в него набор очень приглушенных шумов внешнего мира: звон перебираемой посуды, шум воды в туалетах, отрывки испанских и португальских слов, короткие переливы смеха, хныканье ребенка и порой, совсем издалека, звучание автомобильных гудков.

Джонатан сидел в трусах и майке на краю кровати и ел. В качестве стола он подтянул к себе стул, положил на него картонный чемодан и расстелил на нем бумажный пакет, в котором принес купленное в лавке. Ножом он резал маленькие сардины поперек, насаживал одну половинку на кончик ножа, перекладывал ее на отломленный от хлеба кусочек и отправлял затем еду в рот. В процессе жевания нежные, пропитанные маслом тельца сардин перемешивались с пресным лавашом в кашицу изысканного вкуса. Не плохо бы сюда, пожалуй, пару капель лимона, думал он, ? но это было уже почти фривольное гурманство, потому что когда после каждого отправленного в рот куска он делал маленький глоток вина из бутылки, давал растечься ему на языке и причмокивал им, разгоняя жидкость между зубами, тогда, в свою очередь, сладковато-металлический привкус от рыбы таким убедительным образом соединялся с живительно-терпким ароматом вина, что Джонатан был уверен, что еще никогда в своей жизни не ел еды вкуснее, чем сейчас, в эту минуту. В банке было четыре сардины, это означало восемь маленьких кусочков, не спеша разжеванных вместе с хлебом, и восемь глотков вина к ним. Он ел очень медленно. Однажды он прочитал в каком-то журнале, что еда на скорую руку, особенно тогда, когда ты очень голоден, идет не впрок и может привести к расстройству пищеварения и даже к тошноте и рвоте. И еще потому он ел медленно, что полагал, что эта трапеза будет его последней.

После того как он съел сардины и вымакал хлебом остатки масла в банке, он принялся за козий сыр и грушу. Груша была такой сочной, что когда он ее чистил, она чуть не выскользнула у него из рук, а сыр был таким плотно сбитым и прилипчивым, что его трудно было резать ножом, и во рту он оказался вдруг таким кисло-горьким и сухим на вкус, что десны у Джонатана так и сжались от неожиданности и на какое-то мгновение у него пропала слюна. Но тут ему на помощь подоспела груша, кусочек сладкой, пропитанной соком груши, и все снова пришло в движение, стало смешиваться, отделяться от нёба и от зубов, заскользило по языку и дальше вниз... и снова кусочек сыра, слегка пугающая реакция, и снова к нему все примиряющая груша, сыр и груша, сыр и груша ? это было так вкусно, что он даже соскреб ножом с бумаги последние остатки сыра и съел уголки сердцевины, которые до этого вырезал из груши.

Некоторое время он, весь умиротворенный, продолжал сидеть на краю кровати и облизывал языком зубы, прежде чем съел остатки хлеба и выпил остатки вина. Затем он сложил в одну кучу пустую консервную банку, обрезки кожуры от груши, оберточную бумагу от сыра, завернул все вместе с хлебными крошками в пакет, отнес его и пустую бутылку в угол за дверью, взял со стула чемодан, поставил стул обратно на свое место в нишу, помыл руки и стал укладываться спать. Он свернул шерстяное одеяло в ногах и накрылся одной простыней. Потом он погасил лампу. Было темным-темно. Даже сверху, где находился прямоугольник форточки, в комнату не проникал ни малейший лучик света; только слабые, насыщенные парами, потоки воздуха и откуда-то совсем издалека звуки. Было очень душно. ?Завтра я покончу с собой?, ? сказал Джонатан. После этого он уснул.