Виктор Венцель - Вернуть отправителю

– Никто из нас толком не помнит, – проговорил Мориц – Я знаю, что был алкоголиком, и моя жизнь здесь с этим неразрывно связана. Но почему я здесь – не могу вспомнить до конца, хоть убей. Может, мои дочери и отправили меня сюда. А теперь присылают письма, где хвалятся сытой жизнью, понимаешь? Просто это было так давно, что я не могу сказать точно… Но эта гостиница… Как давно ты видел уборщиков, поваров или Управляющего?

– Не знаю. Давно. Кажется.

– И я не знаю, – вздохнул Мориц, разведя руками, – Но говорить здесь уже не о чем. Думаю, я не смогу заглянуть к тебе завтра, после прихода Смотрителя, но я попробую отослать письмо. Если, конечно, с того света можно отправить весточку.

– Прекрати, – огрызнулся Клеменс в сердцах. Кружка чая, шатко установленная на подлокотнике кресла, с мелодичным звоном слетела прямо на пол. На бежевом ковре проступило солидных размеров ароматное темное пятно, – Черт, прости. Я не хотел… Есть тряпка или бумага…

– Не обращай внимания, – отмахнулся Мориц, улыбнувшись, – Это уже не играет роли. Если нужно –можешь взять на столе. Там нет ничего важного.

Клеменс промолчал. Документы на столе, разорванные в клочья, слабо годились для уборки, тем не менее, он вытянул несколько листов. Прежде чем вытереть ими лужу, Клеменс бросил взгляд на верхний лист – измятый и скомканный. Шрифт печатной машинки Смотрителя он узнал сразу же, но различить сумел только несколько уцелевших предложений «…освободить номер 308 в ближайшие сорок восемь часов. Согласно правилам, установленным в гостинице, Смотритель придет за вашими вещами к восьми часам двадцать восьмого декабря. Весь багаж будет переправлен по вашему новому месту жительства. Подпись. Дата» Немного ниже значилось чуть более мелким шрифтом: Гостиничный сервис «Luxus International Малахитовый Берег». Клеменс поднял взгляд на Морица, но тот не сказал ни слова.

Клеменс спал плохо. Уснул слишком поздно, даже не смотря на то, что свет выключили на этаже ровно в десять часов. Кажется, он дремал, но бодрости это не принесло, и за всю ночь, сомкнул глаза не больше, чем на пару часов. Теперь, лежа на жесткой койке, привинченной к полу проржавевшими болтами, он долго созерцал низкий потолок. Невысокий, горбатый, покрытый вздувшимися пузырями отсыревшей известки. Нежно-голубой цвет, добавленный к белилам, почему-то вызывал раздражение. Он полусонно поводил взглядом из одного угла в другой, отмечая про себя свисающую пыльную паутину и неровный узор трещин над головой, затем уставился на засиженный мухами дешевый плафон. Тоже голубой. И свет, который на него лился из маленького окна, тоже был голубым. И лился он на голубые стены.

Кому пришло в голову перекрашивать палату в такие оттенки, он не знал, да и не хотел думать. Когда ты пациент психиатрической лечебницы мало кого интересуют твои вкусы и предпочтения. Он подтянул жесткое стеганое одеяло немного повыше, стараясь устроится поудобнее, но только заработал мигрень, упрямо засевшую глубоко в голове.

Слабость, пришедшая сразу после пробуждения, мешала даже повернуть голову, чтобы оглядеться вокруг, поэтому он долго и скрупулезно созерцал уродливый пыльный потолок, как ребенок, разглядывающий яркую картинку.

«Даже слишком яркую, – подумал он про себя, осознавая, как тяжело и натужно ему дается каждая новая мысль, – Какой нелепый цвет. Просто удивительно, что никогда прежде не обращал на него внимания. Если двенадцать процентов населения земли видят черно-белые сны, могу ли я теперь видеть сон в голубых тонах? Очень подробный, полный и насыщенный сон, какие обычно никогда мне не снятся?»

Клеменс знал, что не спит. За годы, проведенные в лечебнице, он научился хорошо ориентироваться в своих реалиях и мыслях. Есть палата, выкрашенная в голубой цвет. Есть больной по имени Клеменс Тиштель. Есть психиатрическая больница на окраине города Глекнера, где он пребывает сейчас на амбулаторном лечении. А все остальное – только кажется. И именно по этой причине он оказался здесь.

Неплохо бы узнать, который сейчас час, но часы, бижутерию, карманные мелочи не дозволялось проносить в палаты больных. Клеменс покрутил головой, прислушался, надеясь различить шаги или голос санитаров, но так и ничего и не услышал. Судя по тому, что за маленьким оконцем, забранным ржавой решеткой под потолком виден кусок темно-синего неба – еще только раннее утро. Зимой всегда светает поздно.

Следующая идея пришла откуда-то из-за стены. Медленно проползла через каменную кладку, скользнула по голубой краске, плюхнулась на кровать ленивым слизняком, и потекла вперед, к голове. Он мог почти физически ощущать приближение новой мысли. Обрывки слов и разговоров отчаянно метались где-то глубоко внутри, как стая потревоженных птиц, нехотя собираясь в стройные ряды. Мысль добралась до шеи, поднялась к виску, медленно вошла внутрь, точно остро заточенное лезвие.