Буало-Нарсежак - Дурной глаз

- Что, по-вашему, свело ее с ума - физическая или душевная боль?

- Я не очень хорошо понимаю ваш вопрос, - говорит Берта. - Именно потому, что она уже была не в своем уме, она попыталась...

- Без сомнения... Но вам не кажется, что ее преследовала какая-то навязчивая идея... словно она боялась... быть опасной для своих близких, боялась, что она наводит на них порчу.

- Нет, не думаю.

- Конечно, - быстро произносит Реми. - Это глупо.

Берта, в свою очередь, разглядывает ее серое каменное лицо.

- Теперь она успокоилась. Там, наверху, все равны перед Господом.

Она крестится и добавляет голосом, который привык приказывать.

- Поцелуйте ее!

- Нет, - говорит Реми.

Он разжимает руки и слегка отступает назад. Нет. Он не может. Он любит маму... но не эту, не этот труп. А ту, которая для него всегда жива.

- Нет... Не требуйте этого от меня.

Он внезапно уходит, часто моргает, откидывает челку. Берта присоединяется к нему. Он подавляет отрывистое рыдание, опирается на ее руку.

- Не нужно меня жалеть, - шепчет он. - Скажите мне правду. Она, должно быть, иногда говорила, хотя бы несколько раз.

- Повторяю вам, никогда. Когда мы к ней приближались, она даже закрывала рукой глаза, словно для того, чтобы на нас не смотреть. Что это было - что-то похожее на тик или этот жест что-то для нее означал? Мы никогда этого не знали. Казалось, она

боялась всех на свете, кроме вашего дяди.

Реми сохраняет молчание. Ему больше нечего спрашивать. Он знает. Он понял. Даже в глубине своего безумия мама помнила, что может причинить вред. Это очевидно.

- Спасибо, мадемуазель... Оставьте! Я найду дорогу.

Однако он ошибается и блуждает по аллеям. Его провожает до улицы садовник. Он шатается. Мигрень. Как будто молотом бьют по голове. В бледном полуденном свете такси катится вперед. Его, должно быть, ожидают. Возможно, начинают беспокоиться, что он задерживается. А разве он сам не представляет собой нечто вроде опасного психа, которого выпустили в город с оружием в руках, с чем-то еще более худшим, чем оружие!.. Да нет. Отца еще нет, а уставшая Раймонда еще не спустилась вниз. Только Клементина вяжет у накрытого стола. Она сразу угадала, что что-то произошло.

- Реми?.. Ты болен?

- Она умерла! - как оскорбление, выкрикивает он.

Они неподвижно застывают лицом к лицу. Она вся аж съежилась. Блеклые глаза за стеклами очков. Он - дико на нее смотрит и весь дрожит от невыносимого отчаяния.

- Бедный мой мальчик, - вздыхает она.

- Почему ты мне ничего не сказала?

- Ты был не в состоянии понять... Мы думали, что так будет лучше.

- Вы меня обманули... Но я отлично знаю, чего вы боялись.

И вот она уже - сплошная тревога. Она бросает на скатерть свое вязание, хватает Реми за запястье.

- Оставь, - говорит Реми. - Меня тошнит он ваших повадок. От этого кудахтанья вокруг меня... От всей вашей конспирации.

У него появляетсмя желание что-то разбить. Еще немного, и он возненавидит Клементину; он предпочитает уйти, подняться в свою комнату, закрыться. Больше никого не видеть! Старушка следует за ним. Она что-то бормочет за дверью. Он бросается на

кровать, зажимает уши. Они совершенно не понимают, что его лучше оставить в покое. В полузабытьи он медленно распутывает нить своих горестных воспоминаний, пытаясь собрать воедино осколки прошлого... Бабушка?.. Она умерла от воспаления легких... очень быстро... По меньшей мере, это официальная версия. Ничто не доказывает, что ему солгали. И почти сразу после этого мама попыталась покончить с собой. Совпадение? Как бы не так! А собака, это тоже совпадение?.. О, было бы намного лучше, если бы он никогда не видел этого Мильзандье. Именно после встречи с ним все и началось.

На его глазах выступают слезы, в которых мешаются ярость и бессилие. Клементина снова стучит в дверь. Реми в бешенстве вскакивает, пересекает комнату. Схватившись за ручку двери, он останавливается. Осторожно! Нельзя во все это вмешивать Клементину. Ни к коем случае нельзя допустить того, чтобы причинить

ей вред. Реми старается хотя бы немного успокоиться. Он проводит рукой по лбу, заставляет себя медленно дышать, чтобы рассе ть эту готовую извергнуться из него молнию гнева. Он открывавет дверь. Она держит в руках поднос.

- Реми... Ты должен поесть.

- Входи.

Пока она ставит поднос на журнальный столик, он садится в кресло. Она по-прежнему чуть более сморщенная, сухая, желтая, чем обычно. Реми не голоден. Он берет ножку курицы и без аппетита начинает ее грызть. С опущенными вдоль передника руками Клементина смотрит, как он ест, и ее рот двигается в такт его челюстям. Она тоже завтракает, глядя на него. Потом она наливает ему попить.