Кирилл Берендеев - Тринадцать секунд

На работе, однако, мандраж навалился с новой силой. Я допустил несколько глупейших ошибок при составлении одной программы, и покуда выяснял, откуда взялись эти неправдоподобно глупые ляпы, проникся веселым настроением язвивших надо мной коллег. А затем позвонил дежурный дворник – и все накатилось с новой силой. «Объект сел в машину вместе с коричневой папкой и в настоящий момент отъезжает», – получив эту информацию, я бросился к шефу, сшибая всех на своем пути и внося разруху в интерьер, дабы отпроситься до конца дня.

Все необходимое для работы было давно заготовлено и лежало в ящике стола; оставалось, получив долгожданное добро, собрать инструменты и отправиться на улицу Молодого. Где до поры, до времени и затаиться. Машина Щукина, непрезентабельная «десятка» вишневого цвета, стояла у входа, ее приметы, в особенности поцарапанный левый бок, выдал Стас, послав снимок по электронной почте. Теперь я мог лицезреть последствия неудачной парковки авто столоначальника, сидя на лавочке, специально поставленной возле пивного ларька и отчасти скрытой со стороны подъезда разросшейся волчьей ягодой.

Я проторчал на ней около получаса, и в ожидании ухода Щукина таки вынужден был выпить пива. А то школьники, то и дело утыкающиеся в окошко за новой порцией, и старушки, собирающие за ними бутылки, стали странно коситься на молодого человека, сидящего подле источника, но к нему не припадающего.

Когда бутылка подошла к концу, я услышал хлопанье железной двери, зубовный скрежет автомобиля, снимаемого с ручного тормоза. С моего места было прекрасно видно, как человек, похожий на фото, присланное Стасом, и совершенно без папки, сперва упихивается со скрипами сиденья в машину, а затем, значительным усилием мускулов, снимает ее с нейтрали и выводит со двора. Все эти действия Щукин проделал с таким трудом, что я поначалу предположил о совершенной непригодности к перемещениям его «ласточки», но затем понял – он нервничает столь же сильно, как и я. На некоторое время он задержался, у самого выезда со двора, но переборол себя и отправился навстречу судьбе и комиссии.

Я отправил СМС дворнику «Выехал, встречайте», а затем посидел еще некоторое время, удивляясь про себя, как человек, только что получивший шестьдесят тысяч «зеленых», и получавший ранее суммы столь же значительные, способен вести столь убогую жизнь. К этому времени истекло четверть часа, положенные на теоретическое возвращение Щукина, машина не появилась, я поднялся со скамейки и на ватных ногах потопал к подъезду.

Обычно дежуривших у подъезда бабулек не наблюдалось, скорее всего, в это время они кормили обедом еле загнанных по домам внуков, тот поглощался с неимоверной быстротой и недовольной миной при слове «добавка». Время летних каникул кажется таким дорогим, каждая минута на счету, и ее, последней, всегда не хватает, это я знаю по своему опыту.

Я быстро добрался до квартиры Щукина, на ходу извлек отмычки и оглянулся в сторону вечно сидящей взаперти, как девица в тереме, соседки. Той слышно не было, я принялся за работу.

И замер. Меня ждало приятное изумление. Дверь оказалась открыта, несмотря даже на наличие «собачки» на замке – ее язычок совсем чуть-чуть высовывался из-за потертого дерматина в узкой, почти неприметной щели между косяком и самой дверью. Поразмыслив недолго, я пришел к выводу, что хозяин столь глубоко погрузился в невеселые мысли о визите комиссии, что выскочил из дому, не проверив, хлопнула ли за ним дверь. За него это сделал я, проникнув в квартиру, и тихо защелкнув замок – а то мало ли что.

Квартира предстала мне в чрезвычайно запущенном виде: в прихожей вешалка не вмещала одежду, кое-какая сложена на журнальном столике, ботинки летние и зимние вперемешку, стояли на давно потерявшим лак паркете. Рядом со столиком стоял неработающий холодильник, на нем лежала какая-то дребедень: разноцветные рекламные проспекты, конверты, тряпки от или для пыли. Обои в потеках, кое-где прорваны, но так и не заменены; в комнате, куда я приоткрыл дверь, хоть и почище, но старая мебель, в трещинах и царапинах, вытертый до основания палас на полу, стол, покрытый застиранной до невозможности скатертью, и засиженная мухами люстра, создавали такой убогий фон, что всякий, кто догадался бы войти сюда с намерениями, подобным моим, спешно бы ретировался.

Впрочем, об убожестве жилища, равно как и обо всем прочем, я перестал думать, едва только увидел ту самую коричневую папку на середине стола. Подошел, открыл, заглянул внутрь. Сердце забарабанило подобно пулемету «Максим» – в папке лежали, небрежно засунутые, шесть пачек стодолларовых купюр, перевязанные в несколько слоев обычной резинкой.