Аркадий Ваксберг - Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

Внешне вопрос не имел никакого отношения к Лилиным интересам, которые формально я только и представлял, но судья его почему-то не снял. Не придал ему, видимо, большого значения. И план мой сработал. Еще до того, как проснувшийся вдруг судья успел стукнуть рукой по столу, Анна Григорьевна с дивным простодушием мне разьяснила:

— Вы думаете, этим товарищам так уж интересно заниматься тем, чем приходится им заниматься по службе? Ничего подобного! Им, как и всем людям, интересно пожить. Выпить, закусить в приятной обстановке, послушать музыку, освежиться. Мужчинам — лапать девчонок. А что? Дело житейское. Как, по-вашему, товарищ с положением может найти девчонку? Как и где? И кого? Ну, разве что свою секретаршу. Не тот товар! Мы помогали им войти в форму и вернуть силы для продолжения своей ответственной работы.

Тут, вопреки всем правилам несения конвойной службы, не удержался от смеха один из конвоиров и пробудил неуставным своим поведением отвлекшегося чем-то судью. Раздался возглас — привычный для этого зала: «Вопрос снимается», но — поздно! Вопрос был задан и ответ произнесен. Хотя и без расшифровки, о каких товарищах идет, собственно, речь. В протокол ни вопрос, ни ответ все равно не попали, такого кощунства судья все же не допустил — я привел их по моей сохранившейся записи. Анна Григорьевна могла позволить себе быть столь отважной: лагерь ей не светил, она это знала, впрочем, как и карьера, о которой она так упоенно мечтала. Хуже ей быть уже не могло.

Имел на процессе место и еще один смешной эпизод. Допрашивали того эксперта с двойной фамилией — он тоже был подсудимым. Обвинялся не только как соучастник убийства, но и как человек, совершивший тяжкое должностное преступление (представил заведомо лживое заключение, имевшее целью избавить убийц от возмездия). Прокурор с присущей ему прямотой спросил эксперта, как мог он «ради какой-то юбки» пойти на такое безумство, превратить свои знания врачевателя и исцелителя в способ уничтожения человека. Эксперт ухватился за то словечко, которое ему нечаянно подсказал прокурор:

— Безумство! Вот именно, вы точно подметили. Психиатры знают, что страсть это вид сумасшествия. Может случиться с каждым.

Прокурор (он тоже, как и весь состав выездной сессии, был из Москвы) оказался лихим полемистом. И не позволил эксперту себя переиграть.

— Вы полагаете, что вас могут признать невменяемым? Напрасные надежды!

Приговор суда не принес ничего неожиданного. Ирме грозил (казалось бы!) смертный приговор (двойное убийство). Но к женщинам уже и в те годы почти не применяли эту крайнюю меру. Ирма же и вовсе заранее устранила такую возможность. Подсуетилась… Невесть каким образом, уже находясь в предварительном заключении, сумела оказаться в интереснейшем положении: еще один колоритный штрих в этой, и без того живописной, истории. Не знаю, понесла ли наказание за такой конфуз охрана (начальник тюрьмы? кто-то другой?). И вопрос об этом на суде вообще не вставал. Расстрел беременных закон исключал, а от пятнадцати лет строгого режима отвертеться Ирма все равно не могла. Так и случилось.

Что до Анны Григорьевны, то она как хозяйка притонов разврата удостоилась, естественно, осуждения, но была тут же отпущена по амнистии, которая, действительно, состоялась, в чем не было ни заслуг ее адвоката, ни чрезмерной гуманности судей. Автоматика — автоматикой, и ничего больше…

И, наконец, «моя» Лиля была признана судом потерпевшей с правом получения компенсации за причиненный ей вред. Возмещения морального вреда закон тогда не предусматривал, а вред материальный (расходы на лечение) еще надо было подсчитывать и сумму обосновать. И потом доказывать свои претензии в суде при рассмотрении гражданского иска. Большие хлопоты — и все не в коня корм: что — в реальности, не на бумаге — могла бы с зэчки получить потерпевшая?..

После оглашения приговора адвокату, опять же по неписаным правилам, полагалось подойти к той, чьи интересы он представлял, спросить, все ли понятно, объяснить, что предстоит делать дальше. Если нужно, конечно, вообще что-либо делать. Я подошел к Лиле, пока она еще не смешалась с гудящей толпой (приговоры по делам, которые слушались при закрытых дверях, все равно оглашают публично). Сказал, что обжалую приговор, поскольку компенсировать вред, как я полагал, должен был суд, его вынесший, не заставляя потерпевшую все начинать сначала и заново проходить через те унижения, которые с этим сопряжены. Напомнил, по ритуалу, что сделал для нее, как мне кажется, все возможное.