Владислав Вишневский - Аллегро

А в оркестровом классе, в переднем ряду, две трубы — Женька Тимофеев и Константин Саныч, старшина — первая труба и вторая, уже почти стройно выводили когда терцию, когда кварту, шли рядышком. «Нога в ногу» шли, как солдаты, как два показательных самолета, выводя в небе фигуры сложного пилотажа. Правда, читая с листа пару раз всё же сбились, но, не отрывая губ от мундштука, коротко поправили друг друга. Исполняя, прислушивались к дуэту… В особо сложных местах — в знак согласия, кивали друг другу головами: да-да, так, так… правильно, играешь, правильно. А нет… Вот тут лажа проскочила. Лажа… Двойной бекар, потому что. Давай назад, вместе… С начала вольты, из-за такта… и-и-и…

Гейл стояла тут же. То около труб, кивая и поощряя, то наклонялась к тромбону, то переходя к кларнету… Слушая, волновалась. Чуть в сторонке, в предпоследнем ряду, слева от дирижера, сами себе, шлепая в такт ногами, крутя глазами, и раздувая щёки, в окружении кучки свободных музыкантов, бухали одну партию басисты — и бэйный, и эсный. Иногда пытались даже что-то там «петь», выводить непонятные пока остальным рулады…

Свободные музыканты, болельщики, кому не повезло, уткнувшись глазами в нотные записи, внимательно и ревностно следили за игрой своих товарищей. Чутко вслушивались в буханье и какофонию, стараясь уловить суть произведения, его канву. Пока не всё вязалось. Это и понятно: как тут поймешь, когда звучит не хор, а ор, — кто в лес, кто по дрова…

А вот баритон, например, сливаясь с саксофонами и альтушками, уже пел, можно сказать, заливался. Наваливался на музыкальную фразу, как маляр на кисть. Оставляя то густой и широкий, то узкий и тонкий след, то кружевную вязь, то росчерк… Пытался воспроизвести свою партию уже с чувством, как характер и знаки альтерации того предписывали. И подполковник Запорожец, дирижер наш, заняв в начале позицию стороннего наблюдателя, со скрытым сарказмом, ну-ка, ну-ка, что она там, иностранка эта, написала нам, — уже увлекся. Влился, не заметно для себя в процесс распознавания нового произведения, угадывая характер его и пластику. Ревниво наблюдал за своими музыкантами, справятся ли. И видел, конечно, справятся, конечно, осилят. Не впервой…

Кое-где музыкальные партии, слышалось, были с неожиданными пропусками, с паузами. Тогда инструменты невпопад друг к другу замолкали, и музыканты, кто ногой, кто на пальцах, кто губами, считал количество пустых тактов: два, три, четыре… наткнувшись на запись, вновь вступали.

Вместе с ними, наугад, пытался делить размер и большой барабан, вклинивался и малый, но… Без нот, что за игра, так себе, самодеятельность!

Кларнетисты — во главе с Сашкой Кобзевым — вкупе с флейтами, залихватски дробили такт на шестнадцатые ноты. Украшали свою «ветку» форшлагами, другими мелизмами, демонстрируя страстность и экспрессию. Гудел и тромбон Геннадия Мальцева то копирую мягкую пластику баритона, то «спотыкаясь» на синкопах, как трубы, например, то солировал, игнорируя, казалось, всеобщий диалог.

На первый взгляд звучал шум и грохот. На самом деле, ничего подобного, обычный процесс нормального оркестрового занятия, общей репетиции. Музыканты знакомились с партиями: с тональностью, с характером произведения, аппликатурой, сложными кусками, созвучностью, звучанием.

Вот уже партии, по паре раз, где и больше, в разной их последовательности были опробованы, пройдены, музыканты начали играть вместе…

Зазвучало уже понятное, уже стройное… Приступила к работе и дирижер Гейл. Заняв место за дирижерским пультом, она легко и не очень привычно для музыкантов, широко и грациозно — ну, женщина же! — снисходительно оценили музыканты, дирижировала звучанием, напевала тему. Тема прослушивалась… Прослушивалась достаточно чётко и явно, как и её голос… Мягкий, бархатистый и глубокий. Напевала она едва обозначая, но все сразу заметили четвертое достоинство девушки: она еще и поёт. «У нее меццо-сопрано в верхнем регистре, чуваки, — ветром пронеслась восторженная информация. — Точняк!» Что надо понимать, не какое-нибудь там, попсовое фити-мити.

В одном месте музыканты сбились, найдя, как им показалось, ошибку в гармонии, диссонанс вроде. Гейл попыталась объяснить, сказав, что в этом и есть определенное зерно социального, межрасового если хотите, противоречия, и что именно это и нужно обязательно обыграть. Музыканты не поняли, что это за противоречия, с чего бы, Гейл?.. Объясните!.. Тогда Гейл, неожиданно для всех, выудила вдруг из своего большого «бэга» футляр с саксофоном-альтушкой — и он, оказывается, у неё с собой был! — и через минуту, в полной тишине — музыканты обалдело замерли — изобразила каскад невероятно красивых, изумительно мелодичных звуков. Исполнила! Именно ту музыкальную фразу подчеркнула, которая, как она предполагала, и отображает важную человеческую проблему в этом музыкальном произведении. Фраза была невероятно сложной, как молчаливо, с восхищением переглянувшись, отметили музыканты, и очень красивой… Техника исполнения, звук и артистичность вообще зашкаливали за оценку «брильянте»… Музыканты замерли… Вот это да!.. Полный писец! Она ещё и играет!.. И как!..