Не обнадеживало и то, что эта черта натуры характерна и постоянна в его отношении ко мне. Целый месяц мы с ним были, я полагаю, самыми закадычными приятелями во всем Лондоне, однако наша связь оставалась престраннейшим образом неполной. При всей очаровательной искренности, в Раффлзе наличествовала жилка некой капризной сдержанности, достаточно ощутимая, чтоб вызывать заметное раздражение. В нем чувствовалась инстинктивная скрытность отпетого преступника. Он умел устраивать тайны из обыденных, казалось бы, вещей. Например, я так и не узнал, где и как он распорядился драгоценностями с Бонд-стрит, на вырученные средства от которых мы с ним до сих пор могли вольготно прожигать жизнь не хуже сотен прочих светских молодых франтов Лондона. Он последовательно скрывал от меня и это, и прочие детали, о которых, как мне казалось, я уже заслужил право знать все. Также я не мог не вспоминать, каким образом он вовлек меня в свои комбинации впервые – при помощи обмана, не будучи уверенным, достоин ли я доверия.
На тот случай я не обижался уже давно, однако задевала его нынешняя недоверчивость в отношении меня. Я держал свои чувства при себе, и все же терзали они меня ежечасно, а в неделю, последовавшую за обедом в честь Розенталя, – как никогда прежде. Когда я встречался с Раффлзом в клубе, он не рассказывал мне ничего; когда навещал приятеля в апартаментах, его не было дома – либо он предпочитал, чтобы я так думал.
В один из дней он сказал мне: дело продвигается хорошо, но медленно – игра оказалась более рискованной, чем он предполагал; а когда я начал задавать вопросы, тут же умолк. Именно тогда, раздосадованный Раффлзом, я и принял свое решение. Если уж он скрывает от меня результаты своих изысканий, я исполнился решимости начать свое собственное расследование – и тем же вечером оказался у парадных ворот миллионера.
Дом, который занимал Розенталь, полагаю, – самый большой особняк в районе Сент-Джонс-Вуд. Он расположен у пересечения двух широких улиц, при этом ни по одной из них не проходят автобусные маршруты, и я сомневаюсь, найдется ли много столь же тихих мест в радиусе четырех миль. Безмолвным казался и сам огромный квадратный дом, стоящий посреди сада с лужайками и декоративным кустарником; свет был приглушен – миллионер со своими приятелями, по-видимому, проводил вечер где-то в другом месте. Стена, окружавшая сад, имела высоту всего-то около двух футов. Боковая дверь, расположенная с одной стороны, вела в застекленную галерею; с другой была пара деревянных, покрытых лаком ворот – в ближнем и дальнем концах полукруглого въезда, и те и другие распахнуты настежь. Все выглядело настолько неподвижным, что я набрался смелости и решил войти разузнать что-нибудь о самой территории; собственно, я как раз собирался это сделать, когда услыхал быстрые шаркающие шаги позади. Обернувшись, оказался лицом к лицу с мрачной рожей и грязными сжатыми кулаками одетого в лохмотья бродяги.
– Болван! – выговорил он. – Полный идиот!
– Раффлз!
– Да, точно, – прошептал он яростно, – всей округе расскажи, выдай меня, заори еще громче!
С этими словами он развернулся и пошел прочь по улице, подволакивая ноги, передергивая плечами и бормоча что-то под нос, как будто я в ту минуту отказался подать милостыню. Несколько секунд я постоял, ошарашенный, возмущенный и совершенно растерянный; затем пошел следом. Его ноги волочились, колени подгибались, спина была скрючена, голова тряслась; походкой он напоминал восьмидесятилетнего старика. Вскоре Раффлз остановился подождать меня в затемненном месте, одинаково отдаленном от двух уличных фонарей. Когда я подошел, он раскуривал короткую глиняную трубку, набитую дрянным табаком, при помощи весьма зловонной спички. В ее пламени я разглядел на его лице слабую усмешку.
– Прошу прощения за вспышку, Банни, но это и правда было очень глупо с твоей стороны. Целую неделю я изворачиваюсь как могу – прошу милостыню под дверью в один вечер, прячусь в кустах на следующий, – в общем, делаю все, что во власти смертного, лишь бы не стоять и не таращиться на дом, как только что поступил ты. Это костюмированное представление, а ты врываешься на сцену в обычном наряде. Уверяю тебя, они настороже, они поджидают нас день и ночь. Самый крепкий орешек, за который мне когда-либо доводилось браться!
– Однако, – промолвил я, – если бы ты рассказал мне обо всем этом раньше, то я, разумеется, не приходил бы. Но ты ничего мне не рассказывал.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу