Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Самый лучший. Вернее, самые лучшие. Один терапевт, другой психиатр.

— Психиатр?

— Но вы ведь и сами заметили, в каком состоянии она находится со времени катастрофы?

Я молча кивнул.

— Желаю вам всяческих успехов при расследовании, — сказал Зееберг. — Мы с вами наверняка вскоре увидимся.

— Наверняка, господин Зееберг.

Я сел в джип с балдахином. Мы тронулись. Обернувшись, я заметил, что Зееберг исчез, как только мы отъехали от дома. В окне второго этажа я увидел два лица — Хильды Хельман и медсестры Анны. Они приникли к оконному стеклу, провожая меня взглядом. На их лицах был написан ничем не прикрытый страх. Никогда я не видел на человеческих лицах выражение такого страха. Они заметили, что я гляжу на них. Шторы немедленно задернулись.

Вела машину Анжела Дельпьер. Она сидела за рулем белого «мерседеса, 250-S» я — рядом с ней. Воздух буквально кипел от жары. А над асфальтом еще и струился. На Анжеле были белые брюки и бирюзовая блузка с высоким стоячим воротничком а ля Мао, кроме того, она подкрасилась, — правда, лишь слегка. Мы спустились по улице короля Альберта Первого, довольно извилистой, проехали по эстакаде над железной дорогой и по узким переулкам, застроенным старыми, ветхими домишками, стены которых были заклеены обрывками плакатов, пересекли Антибскую улицу и выехали на бульвар Круазет. Мы ехали на запад. Насколько я помню, Анжела всегда сидела за рулем, если мы ехали в ее машине. Я сидел, полуобернувшись к ней и то и дело взглядывал на нее. Ее рыжие волосы отливали золотом. Она вела машину очень уверенно и ловко, несмотря на большую скорость. Я перевел взгляд на ее руки, лежавшие на руле. И вдруг заметил на тыльной стороне правой кисти, покрытой шоколадным загаром, очень светлое пятно.

— Это у вас след от раны?

— Где?

— На тыльной стороне правой руки. Белое пятно…

Анжела замялась. Впервые за то время, что мы были знакомы, она казалась смущенной.

— Странное это пятно, — наконец сказала она. — Никак не загорает. Что хочешь, с ним делай, я пыталась. Но тщетно.

— А почему?

Она только пожала плечами.

— Понятия не имею. Несколько лет назад я была на приеме у ясновидицы. Тут их великое множество. В Сен-Рафаэле есть одна очень известная. Два раза в неделю она приезжает в Канны, останавливается в гостинице и ведет прием прямо там. Друзья уговорили меня сходить. Я услышала кучу ерунды. Нет, я несправедлива к ней. Многие вещи, которые она мне сказала, соответствовали действительности. Светлое пятно она тоже заметила. И сказала, что я в детстве испытала какой-то шок, от этого и пятно, оно так и останется…

— А вы и впрямь испытали какой-то шок?

Она промолчала.

И я сказал несколько слов, смысл которых дошел до меня уже после того, как они были сказаны:

— Не верю, что это пятно навсегда. Оно исчезнет.

— Почему вы так думаете?

— Сам не знаю. Просто чувствую. И очень сильно. Я…

— Ну, что же, продолжайте!

— Не стоит, — сказал я. — Я несу чушь.

— Пожалуй, — согласилась Анжела и включила приемник. Раздался голос Боба Дилана: «…How many roads must a man walk down before you can call him a man?..»

— «Blowin’ in the wind», [9] «Сколько путей нужно пройти человеку, прежде чем его можно будет назвать мужчиной?» — «Знает только ветер» (англ.). — сказал я.

После чего мы оба сказали в один голос: «Моя любимая песня».

Анжела быстро взглянула на меня. Ее карие глаза изумленно распахнулись.

— Правда, — сказал я. — Это моя любимая песня.

«…yes, and how many times must a cannon-ball fly, before they are all of them banned?» [10] И сколько раз должно вылететь пушечное ядро, прежде чем они все погибнут? (англ.) — пел Боб Дилан.

— И моя любимая. — Она опять смотрела только на дорогу. Мы ехали вверх по Круазет. Море сверкало, как расплавленный свинец. Раскидистые листья пальм вяло свисали вниз. Мимо неслись белые виллы, белые громады отелей и самые дорогие в мире машины.

«…the answer, my friend, is blowin’ in the wind. The answer is blowin’ in the wind…», [11] Ответ, друг мой, знает только ветер. И только ветер знает на это ответ (англ.). — пел Боб Дилан.

Анжела выключила приемник. Несмотря на скопление машин, она быстро углядела свободное местечко, ловко сдала назад и припарковалась у самой обочины. Мы вышли. Внутри машины жара чувствовалась меньше благодаря открытым окнам и встречному ветру. А тут меня будто огрели молотком по черепу.

— Нам придется немного пройти пешком, — сказала Анжела. Мы двинулись по Круазет мимо множества дорогих магазинов, закрытых в этот час дня. В конце целого ряда низеньких, выступающих на тротуар магазинчиков, был расположен филиал парижского ювелирного дома «Ван Клиф и Арпельс». Поскольку он замыкал собою этот ряд, у него была и боковая витрина. Я увидел тут драгоценности изумительной красоты — бриллианты, изумруды, колье, браслеты, целые гарнитуры. На минуту я замер у витрины. Анжела тоже. И я вдруг заметил, что она смотрит на одно украшение в боковой витрине. То были длинные бриллиантовые серьги необычайно тонкой работы: у мочки нечто вроде петли, с которой свисали цепочки бриллиантов. Но я не успел даже как следует разглядеть эти серьги, потому что почувствовал, как рука Анжелы обвилась вокруг моего локтя. Мы пошли дальше. Левая стопа опять начала болеть. Я подумал, что Хильда Хельман могла бы — если бы захотела — закупить по телефону, выписать чек и получить в собственность все, что было выставлено здесь в витринах, а заодно и то, что хранилось в сейфах в самом магазине. Безумная Хильда в доме, населенном призраками. А может, она вовсе и не безумна? Мимо нас медленно проехал «роллс-ройс». Рядом с китайцем-шофером в ливрее сидел слуга-китаец, тоже в ливрее, а в глубине машины виднелся мужчина в брюках и рубашке. Вид у него был усталый и скучающий. В эту минуту он как раз говорил по радиотелефону.