Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Конец второго действия, — сказала Анжела.

Я рванулся к ней и больно ударил ее по щеке.

Ее голова мотнулась вбок.

— Что я делаю! — в отчаянии воскликнул я в ту же секунду. — Прости меня, Анжела, прости меня! — Я попробовал было положить руки ей на плечи, но она оттолкнула меня.

— Теперь уходи, — сказала она.

— И уйду, — сказал я, чувствуя, как слезы брызнули у меня из глаз.

— Вот-вот. Причем сейчас же.

Я пнул ногой напольную вазу с гладиолусами. Ваза разлетелась на куски, цветы и черепки полетели во все стороны, вода хлынула на пол. Я вихрем вылетел из квартиры, сильно хлопнув дверью. Спускаясь в лифте, я начал задыхаться от рыданий. Меня трясло. Кабина была уже внизу, но у меня не хватало сил выйти. Я вжался в угол, слезы ручьями катились по моему лицу, ноги подгибались. Я мешком осел на пол и начал колотить кулаками по стене кабины, громко и грязно ругаясь, но так ослаб, что не мог выпрямиться, тем более — выйти.

На какой-то период я начисто утратил чувство времени. И не знаю, две минуты я сидел скорчившись в лифте или полчаса. Знаю только, что в конце концов дверь кабины открылась. В проеме стояла интеллигентная пожилая дама. Увидев меня, она испуганно вскрикнула и захлопнула дверь. Я слышал, как она умчалась, громко зовя на помощь привратника.

Теперь надо было убираться отсюда — да побыстрее! Я поднялся, шатаясь. Колени у меня дрожали. Но я держался на ногах. И вновь мог идти. Я вышел из лифта, пересек холл и вышел наружу. Смеркалось, и на землю опять опустилась вечерняя прохлада. Но стоило мне сделать один шаг по гравию площадки перед домом, как в левой стопе началась боль, очень сильная. Я остановился, отдышался, кое-как вытер платком лицо и пошел — вернее, поковылял дальше, потому что боль становилась все более нестерпимой. Опять возникло ощущение свинцовой тяжести и онемелости левой ноги. Если не найду такси, до отеля мне не добраться. Сжав зубы, я кое-как доковылял до улицы и остановился, переложив всю тяжесть тела на правую ногу.

Мимо проезжало много машин, но, как назло, ни одного такси. Прошло пять минут, десять, полчаса. Ни одного. Я был совершенно растерян и все еще не мог взять в толк, что же произошло. Я ударил Анжелу. Анжелу! Я еще ни разу в жизни не ударил женщину. А тут — Анжелу…

Боль в левой ноге усилилась. Я припомнил, что именно левой ногой пнул вазу с гладиолусами. Вероятно, отсюда и боль. Я вел себя, как безумный или как явно виноватый, вполне мог произвести на Анжелу такое впечатление. Нет, не мог! Неужели она так мало верила мне? Но письмо Карин было и впрямь написано умелой рукой, а у Анжелы в прошлом такой горький опыт… Чтоб ты провалилась в тартарары, проклятая Карин. Машины. Машины. Ни одного такси. Никогда мне не добраться до «Мажестик».

Мы оба, Анжела и я, живем в подвешенном состоянии, подумал я, лихорадочно пытаясь дать справедливую оценку случившемуся. Потому такого ничтожного повода, как это письмо, оказалось достаточно, чтобы… Нет! Этого не может быть достаточно! Не может быть — при такой любви! Кто из нас на самом деле любил, а кто лишь позволял себя любить? Я? Или Анжела? Анжела? Или я? Нога болела уже нестерпимо, даже если я на нее не наступал. И тут появилось такси. Я бешено замахал руками. Такси остановилось. Я плюхнулся на сиденье.

— «Мажестик», пожалуйста.

— Слушаюсь, мсье.

В тот момент, когда подъехало такси, я почувствовал боль и в левой части груди, — она была мне уже знакома. Поначалу вполне терпимая, она наверняка усилится, это я уже знал. Дрожащими пальцами я достал из кармана таблетки и засахаренные пилюли нитростенона, которые всегда носил с собой, проглотил таблетки и разжевал пилюли.

Что мне теперь делать? Приехав в отель, позвонить Анжеле? Просить, умолять, заклинать ее, чтобы она поверила мне? Нет, раз сама собой не поверила, просить бесполезно. Делать этого еще и потому не следовало, что лишь виноватые непрерывно защищаются. Так ли это на самом деле? Пусть даже так — разве мне не все равно? Что мне вообще делать без Анжелы? Я не мог себе представить, что наши отношения кончились. Боль в ноге стала совсем невыносимой. Тяжесть в груди тоже усилилась. Всю левую руку охватила боль. Анжела. Анжела. Лучше вообще не думать о ней, не то можно сойти с ума. Но я не мог не думать о ней! Только сегодня утром она показала мне цветущее миндальное дерево! Наконец я заметил, что таксист смотрел на меня и что-то мне говорил. Мы стояли перед пандусом у отеля «Мажестик». Сколько времени простояли, я не знал.