Татьяна Устинова: Одна тень на двоих

– Будут какие-нибудь… гости?

– Марк Анатольевич, – призналась Таня, как будто в чем-то очень интимном, – и еще Лазарев с Полежаевой. И Кира Лаптева, из банка. – Эти интересовали ее гораздо меньше, и Данилов усмехнулся.

Часа в три он позвонил домой.

– Данилов, как хорошо, что это ты, – сказала Марта, – я только что собралась тебе звонить.

– Как вы там?

– Мы хорошо. Собираемся спать и бузим немного. Давай сдадим его в детдом, чтобы не бузил.

– Лучше мы тебя сдадим, – отозвался Данилов.

На заднем плане слышался какой-то отдаленный шум и уговаривающий голос Нинель Альбертовны.

– Пять минут назад звонила твоя мать. Они собираются к нам на Рождество.

– На какое Рождество? – перепугался Данилов. – Завтра тридцать первое число, Рождество прошло!

– На православное, – назидательным тоном сказала Марта, – на православное Рождество, то есть седьмого января. Нам угрожает матросский костюмчик от Армани и набор английских серебряных ложек. Переживем?

– Переживем, – согласился Данилов. Вдвоем с Мартой он мог бы пережить что угодно.

– Ты завтра работаешь?

– Нет, а что?

– Мама просила приехать пораньше. Она сказала, что возьмет на себя Степана, а мы сможем поспать и приготовить стол. Индейку она купила, а за вином мы в «Стокманн» по дороге заедем, ладно? Поедем прямо с утра, а? Они там погуляют по Кратову подольше. Давай?

– Давай, конечно.

Из трубки послышалось приблизившееся недовольное кряхтенье, а потом ровный трубный рев.

– Данилов, я хотела сказать, что у нас хлеба нет! – перекрывая рев, сообщила Марта. – Ты привези, пожалуйста!

– Привезу! – тоже отчего-то закричал Данилов, и она повесила трубку.

С сотрудниками Данилов попраздновал минут пятнадцать. Он был махровый индивидуалист и не любил корпоративных застолий.

В супермаркете на Лубянке он купил цветы – громадные желтые хризантемы.

Марта любила хризантемы. Они пахли на весь салон странным зимним запахом.

Из-за двери его квартиры слышался приглушенный шум, и он вошел очень осторожно, стараясь не спугнуть этот шум. Он кинул в кресло портфель и как был, в пальто и перчатках, подошел к дверям гостиной и распахнул их.

– Тра-та-та, – пела Марта, лежа спиной на ковре, – тра-та-та, вышла кошка за кота. За кота-котовича, за Иван Петровича!..

Джинсы задрались, обнажив стройные щиколотки, которые Данилов обожал.

Каждую ночь он как-то по-новому трогал их, гладил, целовал, дышал на них и клал себе на живот, согревая.

В руках у Марты барахтался Степан Андреич, его сын. Он был розовый, гладкий, толстый, в перепачканном фартуке. Марта то опускала его и бодала лбом чистый крутой лобик, то поднимала на всю длину собственных рук.

Вверх! – мордочка становилась восторженно-испуганной, кулачки сжимались. Вниз! – и Степан Андреич заливался счастливым смехом.

– Вот наш папочка пришел, – не переводя дыхания запела Марта, на тот же мотив, что и про кота-котовича, – вот и папочка пришел!..

Степан Андреич на папочку не обратил никакого внимания.

– Ты хлеба купил?

– Нет, – спохватился Данилов.

– Молодец, – похвалила Марта. – Раздевайся, не разводи тут у нас уличную заразу.

Данилов еще посмотрел на них, потом вернулся в холл и стал стаскивать пальто.

Не было и не могло быть в его жизни ничего лучше, чем возвращение домой.