Татьяна Устинова - Одна тень на двоих

Плохих актеров, как известно, в театре не держат.

Веник еще только приготовлялся выступить на сцену – закатывал рукава белоснежной рубахи, ослаблял галстук, окружал себя телефонами и кофейными чашками.

– Доброе утро, – сказал Данилов, заглядывая в стеклянную будочку, где помещалась «фирма» Веника. На него оглянулись взлохмаченный молодой человек, больше всего подходивший под определение «юноша бледный со взором горящим» – Марта так говорила, – и красавица с пышным бюстом и сердечком нарисованных губ.

– Доброе утро, – вразнобой поздоровались они. Веник, болтавшийся во вращающемся кресле туда-сюда, от неожиданности сделал резкое движение и чуть не упал.

«Фирма веников не вяжет», – подумал Данилов. Рука болела и мерзла, и хотелось надеть на нее еще одну перчатку.

– Ты чего? – спросил Веник у Данилова. – Тебе… чего?

Вид у него был испуганный.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал Данилов, – прямо сейчас.

– Через полчаса торги начнутся…

– За полчаса мы успеем.

– Ну давай, – согласился Веник неуверенно. Было видно, что ему до смерти не хочется разговаривать с Даниловым. – Кофе будешь?

– Буду, – сказал Данилов.

Бледный юноша и фигуристая девица посмотрели друг на друга.

– Нам выйти? – спросила девица у Веника.

– Если можно, пожалуйста, – ответил за него Данилов.

– А что? – спросил Веник и улыбнулся жалкой залихватской улыбкой. – У нас секреты?

– Секреты, – согласился Данилов.

«Давно надо было его запугать», – подумал Данилов, глядя, как суетится Веник, ставший вдруг маленьким и жалким.

Как это он раньше не догадался? Его так легко запугать – только прикрикнуть погромче, и на все вопросы давно нашлись бы ответы.

Дверь в будочку тихо притворилась за сотрудниками, и Веник бодро спросил у Данилова:

– Тебе с сахаром?

– Да, если можно.

Кофе был в щербатой белой кружке. На боку коричневые потеки. Данилов мерз, рука болела, в голове от недосыпа как будто толклось битое стекло, поэтому он взял кружку и отхлебнул, несмотря на потеки. Кофе был густой и очень горячий, очевидно сваренный, а не разболтанный из баночного суррогата. В нем было много сахара. Хорошо бы, если бы в нем был коньяк. Подумаешь – полдесятого утра! Сегодня у него очень трудный день.

– Веник, у тебя есть коньяк?

– Что?! Какой коньяк?

– Любой. Лучше, конечно, не подпольного производства.

– Сейчас утро, Данилов, – осторожно сказал Веник. Кажется, теперь он перепугался по-настоящему. Данилов никогда и ничего с ним не пил.

– Ну и что? Есть?

– Где-то был. Сейчас… – Он нагнулся, пошарил в тумбочке, ничего не нашел и перебежал к шкафчику. – Вот, есть. Тебе в стакан налить?

Данилов взял у него из рук бутылку, посмотрел на этикетку и налил себе в кружку – прилично, – отхлебнул и едва сдержался, чтобы не закрыть глаза.

– Ты прямо в перчатках будешь сидеть? – спросил осмелевший Веник, который никак не мог понять, в чем дело и что такое стряслось с Даниловым.

– Да, – сказал Данилов, – в перчатках. Что ты надумал, Веник?

– Надумал? О… чем я надумал?

– Или ты говоришь мне, где ты был утром в субботу, или возвращаешь мне деньги, – сказал Данилов и еще отхлебнул, чувствуя, как коньяк глушит стеклянный морозный звон у него в голове. – Я тебе предлагал сделку. Ты забыл?

– Нет, – нервно сказал Веник, – не забыл. Он с размаху сел на стул, пошарив, вытащил из тумбочки стакан, дунул в него и налил себе коньяку.

Выпил тоже с размаху и задышал, приоткрыв жалкий ротик.

– Что ты ко мне привязался, Данилов? – начал он и, кажется, даже шмыгнул носом. – Ну что я сделал? Ты же знаешь, что я деньги тебе вернуть так быстро не могу, они у меня все в деле!

– В деле! – повторил Данилов. – В каком еще деле?

– Я не могу тебе сказать, где я был, – зашептал Веник, нервно оглядываясь по сторонам, – ну не могу, и все! Тебе все равно, конечно, ты весь чистенький, правильный, скучный, как газон, а у людей… Разные бывают ситуации!

«Почему газон? Какой еще газон? Неужели я похож на газон?»

– Ты как в целлофане живешь, ничего тебя не касается, а я… а мы…

– Веник, где ты был?

– Ты чистоплюй! – Веник старательно распалял сам себя, чтобы было не так страшно и чтобы потом он мог сказать себе, что сделал все, что мог, но пришлось «расколоться». В том, что он «расколется», Данилов не сомневался. – Я тебе ни слова! Ты, твою мать, думаешь, что, если у тебя бабки, ты можешь людьми вообще помыкать, да?! Ты меня, блин, в рабство взял этими деньгами, да?! А меня, между прочим, так и не застрелили, и если бы застрелили, то моя смерть была бы на тебе, как и Нонкина!! На тебе кровищи, Данилов, как на киллере каком-нибудь, ты посмотри на себя!..