Елена Джейхан - Память плоти. Психологический детектив

– Группу не отдам.

Батькович поморщился притворно: полставки – как раз два занятия группы в неделю. Он кивнул:

– Кабинет сдашь. Пиши.

Потеря кабинета была чувствительным ударом, но он что-нибудь придумает. Вадим взял чистый лист, махнул заявление о переводе на полставки, переправил его на край стола начальника и спросил:

– Что Арефьева?

– Льют ей, уже полчаса льют, мать вызвали. Через час очухается. СтаршАя ей майку дала со Дня медика. Иди, Ялов, сильный у тебя хранитель, свечку поставь: из-под статьи тебя вынимаю.

Вадим ушел. Батькович уже сам верил в то, что спас неразумного Вадима от страшной участи, уже гордился собой, вот только глаза его не глядели на написанное корявым почерком заявление.

Палату в наиэлитнейшей клинике Москвы, в которой Лаура провела в коме пять месяцев после аварии, черепно-мозговой травмы и успешной, по словам звездного нейрохирурга, операции, она называла про себя «Мой саркофаг». Если бы она могла видеть, то удивилась, насколько далекой от этого названия выглядела комната, в которой она лежала: жалкие постсоветские потуги администрации клиники и жесткие финансовые ограничения ее владельцев привели к тому, что в комнате стояла новая, но недорогая мебель из ДСП, которая безуспешно изображала роскошь и домашний уют, и действительно умопомрачительная по виду, стоимости и функциям кровать для больных в коме, созданная швейцарским инженерным гением. Кровать выглядела так, как будто это был инопланетный корабль, готовый к взлету. К Лауре давно вернулись слух и обоняние, и ее постоянно выбивало из колеи сочетание запахов и звуков из девяностых с какими-то сигналами, казалось, попавшими в палату из будущего. Мебель катастрофически воняла клеем для ДСП и скрипела, а кровать благоухала электронами и мю-мезонами и при изменении положения издавала звуки галактической музыки.

Как бы то ни было, прошлой ночью Лаура Терлецкая загадочным образом исчезла из этой палаты. Даже если предположить невероятное, что пациентка вышла из комы и попыталась самостоятельно покинуть клинику, ей бы это не удалось: несмотря на массажи и иные терапевтические мероприятия, ее мышцы никак не могли после долгого бездействия унести ее тело куда-то в московскую ночную муть. А, значит, было преступное воздействие или, наоборот, пособничество в ее исчезновении.

События развивались стремительно: в пять утра санитар Лобков обнаружил ее отсутствие. Уже через несколько минут по иерархической цепочке известие докатилось до директора клиники Смолянинова. В семь поступил звонок в полицию, но не в колл-центр, как можно предположить, а на личный телефон некоего подполковника СоложЕницына, по прозвищу «Диссидент», который занимал какую-то мутную должность зам-зав-пом в Следственном комитете, а на деле был приставлен курировать все дела, которые так или иначе касались самых сильных мира сего. Муж Лауры Давид Иосифович Терлецкий, неизвестный, кроме как в узких кругах, а на деле настоящий средней руки олигарх из задних рядов списка «Форбс», был разбужен секретарем после долгих переговоров с директором клиники. Терлецкий самолично был соединен с СоложЕницыным, жернова завертелись, и потенциальное дело по статье 126 УК РФ «Похищение человека» было благосклонно принято Следственным комитетом и передано старшему следователю Лидии Ионовне Воронкиной.

Следователь как раз дочитывала роман с названием «Алые паруса Надежды» с главной героиней (Надеждой, естественно), которая вот-вот должна была счастливо замереть в горячем финальном поцелуе с суровым яхтсменом. Книга была предусмотрительно обернута непрозрачным листом бумаги, чтобы коллеги ни на мгновенье не заподозрили Лидию Ионовну в интересе к сентиментальной литературе.

До декабря прошлого года дежурный следователь спокойно принимал тревожные звонки дома в своей постели, но «новая метла» смела эти вольности, и теперь следователи по очереди ночевали в своих кабинетах.

Кабинет Лидии Воронкиной ей нравился так сильно, что она уже получила много замечаний от начальства из-за того, что предпочитает вести допросы в нем, а не в оборудованной по последним требованиям служебной моды допросной. У нее, правда, был сильный аргумент, что в допросную не пробиться, но перед самой собой она не скрывала, что именно в своем кабинете она чувствовала особые следовательские уверенность и кураж. Она сажала свидетеля или подследственного против окна и терпеливо писала что-то, краешком глаза наблюдая, как ее «гости», устав рассматривать массивный сейф с неразборчивой надписью «… 1934 год», начинали ерзать на неудобном стуле и, как ей справедливо казалось, готовы были на все, лишь бы исчезнуть из этого ледяного царства Снежной королевы. В кабинете Лидии были стол, два стула и сейф и больше ничего. Наверное, чем-то можно было посчитать шторы на окне, но они были настолько никакими, что да! Рассматривать там было нечего. И устав от пустоты и безжизненности, человек, действительно, бросался в допрос, как в спасительный резервуар, наполненный живительной влагой контакта и взаимодействия.