Ольга Гладышева - Кыштымский карлик, или Как страус родил перепелку

– Это как? – удивился господин Муа.

– Ну, это же Россия, здесь все с ног на голову. Его больше интересуют деньги для исследовательской деятельности, вернее, для свой лаборатории, – сказал Джири. – У этого человека жуткие амбиции. Он всем пытается доказать, что он лучший, самый гениальный и т. д. И если он сумеет достать любое, пусть даже самое экзотическое финансирование, он утрет нос всем своим многочисленным недоброжелателям.

– В таком случае ему потребуется много денег, – предположил господин Муа.

– Вовсе нет. Сейчас ученые в этой стране не котируются, их оклады – даже со степенями – ниже зарплаты кондуктора в трамвае. Они рады любой мизерной сумме. Я могу вас познакомить. Его зовут Агекян Семен Аршавирович.

– Так он армянин?

– Обрусевший. В России все давно перемешалось. Его дед пас в горах овец, а сам он ребенком воспитывался глухой бабкой. Мать после долгой учебы оказалась в Ленинграде, где вкалывала на химическом производстве. Армянского языка он не знает и вообще к языкам не способен. На английском говорить пытается, но крайне коряво… Если хотите, я его с вами познакомлю.

Спустя несколько часов после разговора господина Муа c Джири предложенная последним кандидатура в лице Агекяна топталась возле Ростральных колонн, что на стрелке Васильевского острова. Семен Аршавирович имел весьма эффектную внешность. Он был высок, широкоплеч и когда-то был, безусловно, красив той южной всепокоряющей красотой сына Кавказских гор, у которого ярко-голубые глаза сочетаются с темно-русой густой шевелюрой. С годами он обрюзг и растолстел, сырой и ветреный северный климат не лучшим образом сказывался на его здоровье – Агекян приобрел проблемы с суставами и слегка прихрамывал.

Семен Аршавирович явно нервничал: правая рука автоматически с интервалом в среднем в полторы минуты забиралась во внутренний нагрудный карман пиджака, извлекала из него пластиковую двухрядную расческу, проводила ею по густым, стоящим ежиком волосам и возвращала расческу обратно. Сам Агекян в этом действе практически не участвовал, и манипуляции своей правой конечности его мозг не отслеживал. Мысли ученого вращались вокруг других, существенно более актуальных и животрепещущих вопросов. Агекян отчетливо понимал: его втягивают в серьезную авантюру, скорее всего, даже незаконную. В российском законодательстве он был явно слабоват, да и законы в девяностых годах менялись практически каждый день и, как водится, работали только в интересах одного стремительно обогащавшегося на их, законах, несовершенстве слоя общества.

За годы работы в институте Агекян получил доступ к информации под грифом «секретно» и «совершенно секретно». В связи с этим ему пришлось прослушать множество разнообразнейших инструктажей о том, чего он в своей подконтрольной серьезному ведомству жизни категорически делать не должен нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Эти запреты, безусловно, были мягче, чем у некоторых кадровых военных. Агекян, усмехнувшись, вспомнил командировочного из Иркутска, которому вменялось в обязанности успеть первым написать и передать начальству рапорт в том случае, если кто-то (не приведи господь, женщина) зайдет к нему в гостиничный номер. И он честно писал рапорт начальству, когда на конференции его соавтор зашла к нему за словарем… Тем не менее за годы жизни и работы в мозгу Агекяна очень четко отпечаталось крупным жирным шрифтом 72 кегля, что сотрудничество с иностранцами (а тем более с иностранными структурами) ни к чему хорошему привести не может. Об этом сегодня утром гневным шепотом с придыханием талдычила и его жена, а жена зря паниковать не будет. Однако на кону были деньги, и это многое меняло.

Деньги Семену Аршавировичу были нужны позарез, и хорошо бы – большие деньги. Ради этого Агекян готов был пойти на многое. У него была единственная дочь, фотографию которой он с видимым удовольствием демонстрировал всем желающим и нежелающим, не сильно интересуясь мнением последних, при этом глазки чадолюбивого папаши довольно поблескивали и он, причмокивая от удовольствия, приговаривал: «Что, хороша?» – как если бы разговор шел о породистой кобыле. Так вот, его дочь пару месяцев назад неожиданно вышла замуж, и в их двухкомнатной квартирке завелось существо под названием «зять». Это существо Агекяна не радовало совсем. Да и кого оно может радовать? Вот представьте, накануне Семен Аршавирович целый час убил, стоя в очереди за сметаной, и – молодец – достоялся: купил аж целую пол-литровую банку. Но только один раз ему удалось вкусить неземное блюдо – блинчики со свежей сметанкой, как этот зять, вернувшись из института к ночи, в одно лицо под телевизор эту банку, то есть сметанку в ней, и прикончил. А утром уже вместе с дочкой зять с удивлением наблюдал за истерикой Агекяна, который совершенно справедливо возмущался по поводу: «ты дров не рубил, ты печь не топил, ты воду не носил, ты кашу не варил», палец о палец не ударил, а сметанку слизал. Вот тогда Агекян и его ближайшее окружение окончательно поняли: дети в этой жизни должны жить отдельно от родителей, иначе последние от ежедневных огорчений могут и дуба дать. А смысл истерики был кристально ясен: ну, любишь сметану, так сам ее и доставай. Правда, на самом деле достать сметану было существенно сложнее, чем может показаться. Это означает: ищи, где сметану сегодня выкинули (имеется в виду – выкинули в продажу), успей туда, пока не раскупили, а затем терпеливо стой в склочных очередях и надейся, что, когда твоя очередь к прилавку подойдет, процесс продажи сметаны не прекратится внезапным образом. «А то ишь какой умный выискался, – второй день подряд переживал Агекян, – слопал с наглой физиономией чужую, тяжким трудом добытую сметану, так хоть бы спасибо тестю сказал».