Ольга Волошина - Частная жизнь Афродиты

– А вдруг она себе лицо изменила у профессора. Ведь если судить по тому, что пишут о клинике этого Самойлова…

– Но с какого перепуга бы ей обращаться к пластическому хирургу?

– Ну, может, она хотела стать красавицей? И переделала всё. И лоб, и нос, и уши…

– Зачем? Флорка и так нормальная баба. И потом я ж тебе объяснял уже, что эта щуплая была на вид и поменьше ростом. Флора же у нас дама рослая и не худенькая.

– Все же вы поработали бы с картотекой профессора. Может, что и выясните. Там ведь должна быть регистратура.

– Спасибо за совет. Но изъяли только записи, обнаруженные у профессора дома, и, само собой, с ними работают. Даже сегодня. А в клинике ничего не осталось, никакой картотеки, ни регистрационного журнала. Всё исчезло.

Шурик замолчал, его губы скривились в едва заметной улыбке. Однако, я не собиралась шутить на эту тему. Эти мужчины всегда ведут себя удивительно легкомысленно, даже если дело касается их близких.

– Так что же могло произойти в клинике? Какие-то версии ведь имеются?

– Имеются и версии, – уклончиво ответил Шурик.

Из кухни доносился звон кастрюлек и упоительный запах свежего домашнего борща. Я взяла с тарелки кусок рулета, Потапов последовал моему примеру. Дожевав, Шурик решил все же посвятить меня в некоторые подробности.

Жуткую картину с бездыханными телами первым увидел охранник. В момент происшествия его в клинике не было, он отлучился за сигаретами в киоск через улицу, а там было закрыто на «десять минут». Пришлось идти чуть дальше – в магазинчик на углу. Кто ж знал что за каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут… Когда охранник вернулся на свой пост, то застал в клинике полный разгром. В кабинете профессора он обнаружил тела самого Самойлова и его ассистентки, а в холле перед столом регистраторши эту самую неизвестную женщину: Самойлов-Дмитриевский сидел в кресле, Лобачёва лежала в проходе, между столом и кожаным диваном. Посторонняя дама лежала практически под столом. И все трое выглядели вполне мёртвыми.

Охранник сразу кинулся к телефону-автомату, чтобы не испортить возможные отпечатки (я-то думаю, что он просто струсил), вызвал «скорую». Врач «неотложки» и сказал, что профессор с Лобачёвой совсем живые, только без сознания. А дамочка из холла к его возвращению исчезла. Видать, оклемалась, встала на ноги и ушла себе восвояси. А ещё вернее – уехала.

И врач «скорой», и медик, приехавший с оперативниками, сразу предположили, что у пострадавших отравление наркотическим средством. На столе в кабинете профессора стояла открытая бутылка дорогого французского вина, три бокала, два пустых и один почти полный, большая коробка шоколадных конфет, в маленькой стеклянной вазочке – дольки ананаса, вынутые из консервной банки. Пустая консервная банка лежала в корзинке для мусора.

В винной бутылке остались только сущие капли, но для анализа этого хватит. Остатки фруктов и конфет тоже забрали в лабораторию. Мне всё было любопытно, хотя большого значения для меня эти подробности не имели.

– Слушай, но ведь даже до меня уже дошло, что профессор не стал бы брать вино из рук незнакомых людей. Значит, это мог быть кто-то из его приятелей или постоянных клиентов.

– Разумеется, не одна ты такая сообразительная. Но круг знакомых профессора, наверняка, очень обширен. Неплохо было бы найти более конкретные улики.

– А эту дамочку постороннюю охранник не определил как клиентку?

– Он сказал, что его забота проверять документы на входе и докладывать. Да не пускать, кого попало. А до остального ему дела нет. Этих баб, мол, к профессору ходило столько… И все лица разные, где уж тут кого упомнить.

– Но какого чёрта этой дамочке понадобилось припереться туда в самый неподходящий момент?

– Может, она действительно была пациенткой, или консультировалась по поводу предстоящего «лечения», если можно так выразиться.

– Слушай, Потапов, – оживилась я от внезапно осенившей меня продуктивной версии, – а что если эта дамочка лежачая сымитировала обморок. В расчёте на соответствующую реакцию охранника. Просто не успела до конца дограбить клинику и прикинулась жертвой.

– И голову она сама себе разбила? – ехидно предположил Потапов. – Кровища была настоящая, и волос с её головы на ножке стола обнаружен.

– Какой волос?

– Что? – удивился Шурик. – На кой тебе сдался волос?

– Какого цвета, спрашиваю? Масть меня интересует.

– Ну, рыжий, вроде.

– А у сестры твоей какого цвета волосы? – Это у меня ещё одна версия появилась.