Андрей Молчанов - Вход в лабиринт

– Вот не зря я тебя за человека считаю… Кладешь пасьянс точно в лузу.

– Запускаем пулю?

– «Огонь»!

«Поля войны» представляли собой конечно же метафору. В реальности же то место, откуда Владик таскал тротил, располагалось в нескольких километрах от скоростного шоссе Рижского направления, в перелеске, где когда-то был разбомблен авиацией немецкий обоз с боеприпасами.

Прошедшие с той поры десятилетия источили обломки телег, покрыли ломкой ржой разбитые колесные оси, упаковали в корявую коросту россыпи снарядов, валявшихся по обочинам прошлой, еле угадывающейся лесной дороги, выбелили лошадиные кости и зачернили закатившиеся в комья истлевшего брезента патроны. Опера нашли пару винтовочных остовов и груду противогазов, выперших из разбитого, сгнившего ящика. Бачки противогазов осыпались колкой занозистой трухой, резина масок скукожилась, закаменела, вытрескавшись, однако хранила едкие, без размывов, заводские печати с паучком свастики и распластанным орлом.

А неподалеку шумела дорога, виднелся холм с дачными новостройками, свистнула из-за леса и ушла с торопливым гулом неведомая электричка…

– Если мы красиво договоримся, – подал голос экскурсовод Владик, – покажу еще одно местечко. Немецкий склад в одной пещере под Рузой. В древних каменоломнях. Там этого добра – тонны.

– И много у тебя еще тайных краеведческих знаний? – спросил я.

– Имеются.

– Например?

– Ну, вы же сами спрашивали, кто ко мне за тротилом совался…

– Владик, мы же все обсудили… Получишь по минимуму. Машину ты поджог, взрывчатка не фигурирует… Срочок будет детский. Да и сейчас ты под подпиской, а не на шконке…

– Мне нужен – условный. И я сдам вам целую банду. Машину на юго-западе с тремя братками две недели назад взорвали, это вам интересно?

– Вот как! Ну, тогда едем договариваться, – сказал я. Затем обернулся к операм: – Вызывайте саперов, что ли…

– Чего спешить? – донесся резонный вопрос. – Еще и год пройдет, и два, до этой помойки истории никто не доберется. Поедем в контору, там со всем и управимся.

Я рассеянно кивнул. И в самом деле, пора возвращаться в Москву. Сегодня вместе с Акимовым надлежало ехать в тюрьму к Тарасову, навестить сидельца. А до умилительной встречи с ним предстояло рандеву с Решетовым.

Я не ожидал звонка от своего бывшего шефа, ныне болтавшегося в Совете Федерации на двадцать пятых ролях. И тем более его просьбы о конфиденциальном свидании. В чем тут суть? Новый виток обсуждения темы пропавших денег? Скорее всего. Прощать эту круглую сумму он конечно же не намерен и, пока не взыщет ее, не успокоится. Значит, неминуема очередная нервотрепка.

Разговор с Решетовым, согласно нашей давней традиции ведения закулисных бесед с минимальной возможностью их прослушки, мы вели, чинно под ручку выхаживая в коридоре сената.

На удивление, смысл нашего пусть краткого, но воссоединения заключался в просьбе низверженного в гражданский мир генерала оказать содействие одному из крупных азербайджанских группировщиков, заподозренному в заказе убийства конкурента по рыночному бизнесу и находящемуся в нашей активной разработке.

– Никого он не заказывал, все – напраслина, – говорил Решетов. – Вашими руками хотят удавить приличного парня…

Я не верил ушам своим. Подобного рода аргументами оперировали, как правило, партикулярные «ходоки» с депутатской риторикой, но никак не руководители милиции и спецслужб. Видимо, среда, в коей Решетов ныне обитал, привнесла в сознание и в формулировки его воззрений пустопорожнюю гуманитарную составляющую.

Однако мелочным критиканством я не увлекся, вдумчиво кивал, сам же соображая изнутри ситуации, что всполошились заказчики убийства и отмаза от него более из мнительности, чем от реальности угрозы милицейских потуг в проведении расследования. Исполнитель, судя по всему, канул в небытие, и ничем, кроме голословных утверждений вины подозреваемого, мы не располагали. Решетов ходатайствовал о деле никчемном, но с моей стороны, дабы усугубить свою значимость, делу требовалось придать вес, а расследованию – таинственность.

– Там все очень сложно, – прокомментировал я. – Давят сверху, с боков… Но вы попросили, значит, я решил.

Не знаю, что руководило мной в занятии соглашательской позиции, но я интуитивно чувствовал ее единственную верность, хотя мог послать Решетова куда подальше и, развернувшись, уйти.

Весь он мне был чужд жестокостью своей, апломбом и вероломством, но словно какой-то тайный предусмотрительный советник нашептывал мне об опрометчивости внешних проявлений моего отторжения этого костолома с чугунной душой.