Наталья Карабаджак - Мимикрия жизни

– Как? – удивилась я. – А Вы его нашли? Что он говорит?

– Найти нашли, да лепечет он что-то невразумительное. Мы его задержали пьяненького, поэтому пока не протрезвеет – он наш, так что в течение дня можете подойти и допросить. Как раз проспится и авось что-то дельное скажет.

– Хорошо, я буду после обеда. Сначала в больницу к Вальевой съезжу. Ванечка, – добавила я милостиво, – спасибо Вам. Вы – просто умничка!

– Да не за что, – мне показалось, я увидела, как Ванино лицо расплылось в улыбке, – это наша работа, – закончил он патетически и положил трубку.

Я пересела за компьютер набирать официальное поручение розыску и тексты постановлений всех необходимых экспертиз.

В дверь постучали, и на пороге появился солдатик с маленьким букетом красивых цветов «под полевые». Я люблю такие букеты, они без притязаний на некое изящество, особую стать, утонченность натуры и тому подобные характеристики, которых требуют, например, розы. Я предпочитаю именно такие букеты, один из которых держал сейчас в руках военнослужащий срочной службы Амелин Сергей Викторович. Год тому назад он проходил свидетелем по делу, которое я вела и которое в итоге была вынуждена закрыть с передачей обвиняемого (совсем ребенка – ему только исполнилось восемнадцать) на поруки трудового коллектива – подсуетились родственники, да и адвокат постарался. Хотя, надо признаться, что статья у мальчика была действительно «не представляющая большой общественной опасности». Привлекался он впервые, не хамил, хоть и вел себя на первом допросе дерзко, но это, скорее, от перевозбуждения от случившегося, нежели от гнусности натуры, хотя последнее абсолютно не исключалось. Мне хотелось верить, что оступившееся дитя не совершит больше ничего дурного и первый горький опыт послужит ему уроком. Сережа Амелин в этом деле был свидетелем, тем свидетелем, о котором любой следователь может только мечтать. Он добросовестно и правдиво отвечал на все мои вопросы, не хитрил, не изворачивался, а в заключение еще и благодарил за допрос. Я изумлялась, а он тихо улыбался и утверждал, что, как это ни парадоксально (уж, точно!), но наш разговор был ему приятен. «Не разговор, а допрос», – уточняла я. «Да, да…», – соглашался он и продолжал меня благодарить.

Этот мальчик стоял сейчас передо мной, произносил привычные добрые слова, протягивал цветы и просил разрешения писать мне, так как он увольняется в запас, уезжает домой и собирается поступать на юрфак. Я не удивилась, но спросила:

– Это наше дело повлияло на Ваш выбор?

– И дело, и Вы, – уточнил он мягко.

Я поблагодарила за цветы, пожелала удачи и разрешила писать, оговорившись, что мне это будет приятно, чем доставила ему заметную радость.

Сережа ушел, а у меня заныла душа. Нежданно-негаданно я определила путь этого мальчика в профессию и не была уверенна, что сотворила благо. Так, невольно для себя мы совершаем поступки, у которых есть подоплека, детерминирующая поведение, а может и жизнь других людей. Мне стало неуютно от этих мыслей, и я попыталась переключиться на что-то другое. На новое уголовное дело. Да, хрен редьки не слаще.

А прокуратура тем временем оживала. Первой на работу пришла мудрая и степенная Ольга Васильевна, наш бессменный секретарь. Ее прямого слова боялись все. Мне иногда казалось, что и прокурор побаивался ее крутого нрава.

Она так давно работала в нашей конторе, что, не имея юридического образования, могла дать такую точную квалификацию тому или иному деянию, что все вокруг диву давались ее способностям, а Ольга Васильевна только посмеивалась.

Она заглянула ко мне в кабинет:

– Доброе утро! Ты, что ночевала здесь? Уходила вчера – ты работала, прихожу сегодня – ты по-прежнему работаешь. Или случилось что?

Я удивилась:

– Ольга Васильевна, Вы – и не знаете, что у нас убийство?

Первое время работы в прокуратуре я была шокирована ее опережающей осведомленностью обо всем, что происходило в городе, особенно, что касается криминальной обстановки. Временами мне даже казалось, что дежурный ГУВД в первую очередь ей докладывает о случившемся, настолько оперативно она владела информацией.

Ольга Васильевна улыбнулась:

– Да, теряю квалификацию. Старею.

Последнее замечание было весьма условным. За все мое время работы в прокуратуре я так и не смогла определить ее возраст. Ольга Васильевна казалась вечной. Менялись прокуроры, их помощники, следователи, а она оставалась неизменной. Учитывая, что у нее взрослая дочь, маленький внук, и что за время ее работы уже сменилось пять прокуроров, то лет ей было не мало, но выглядела она всегда «чуть-чуть за сорок». Как ей это удавалось – не знаю. Притом, что и макияжем она не злоупотребляла.