Наталья Карабаджак - Мимикрия жизни

В горотделе сумрачными были не только лица. Горе витало в воздухе и оседало на стены, на подоконники, билось в окна, стучало в двери. Женщины плакали открыто, а мужчины, крепко сжимая глаза ладонями, не давали слезам пролиться, возвращая их внутрь себя и обильно орошая ими сердца.

На Ване не было не только лица. Он, как тень, то тихо сидел у себя в кабинете, то, срываясь, мчался куда-то, хватал первого попавшегося за руки, за одежду и, тормоша первого встречного, что-то пытался объяснить. Астахов, опасаясь еще более худшего, запретил выдавать Ване табельное оружие.

На Астахова тоже было страшно смотреть. Посеревшее и постаревшее лицо с печатью вины, той вины, которую даже время не в силах стереть, не в силах вылечить боль, которая селится в душе, как следствие этой вины. Его ждала новая работа и надо было доделывать старую, но ничто уже не занимало и, тем более, не радовало, он всё делал по инерции, по укоренившейся привычке.

Всех мучил только один вопрос: «Почему?», и одновременно все чувствовали как его бессмысленность, так и чудовищную простоту ответа на него.

Все всё понимали, но никто ничего не мог изменить.

Вальева Антона суд освободил от ответственности, найдя в его действиях состояние необходимой обороны.

Витю похоронили.

Ваня продолжал казниться и метаться. Стал подумывать об уходе из органов.

Астахов мрачно паковал вещи, и перед отъездом попросил меня сходить с ним на кладбище к Вите.

Мы стояли у могилы и молчали. А что тут скажешь?..

Вдруг я увидела поразившую меня картину:

– У меня галлюцинации или это они?

– Они, – тихо подтвердил Виталий.

Они – Катя, Антон и маленькая девочка, лет четырех, – стояли у могилы, другой могилы, точнее – они занимались ее убранством: Антон выравнивал холм, Катя сажала цветы, даже малышка была при деле, в своем детском ведерке она носила песок. Это была тихая и уютная картина семейного счастья, если не считать того, что все происходило на кладбище… На кладбище у могилы одного брата, убитого другим братом, у могилы мужа, убийство которого, во многом, спровоцировала жена, у могилы человека, которого эта малышка называла отцом.

– Они вместе? Официально? – продолжала спрашивать я.

– Да, расписались, и девочку… Антон удочерил.

– Это и есть любовь? – продолжала я обращать к Виталию свои вопросы.

– Ты знаешь, – по-прежнему тихо говорил Виталий, – я где-то читал, что «жизнь удалась, если удалась любовь».

– Даже если эта любовь прошла через смерть, чужую смерть, через убийство, она все равно удалась? – из меня вопросы сыпались как из «рога изобилия».

– Ты философию в университете изучала? – вдруг спросил Виталий.

– А что?

– Не знаю, как вам, – объяснял мне Виталий, – а нам как-то рассказывали о некоем Мальтусе…

– Да, да, да, – поняла я, к чему клонит Виталий, – помню, теория мальтузианства: войны, голод, эпидемии и так далее – это все закономерно, так как сохраняет в мире баланс, обеспечивает равновесие. И что: смерть, убийство одного уравновешивает любовь другого?

– Мы часть этого мира, – продолжал Виталий свою мысль, – как мир желает равновесия, так и каждый из нас стремится к нему, иногда неосознанно, даже чаще именно так, поэтому мы – то пьем, то трезвеем, то заводим друзей, то покидаем их, то любим, то ненавидим…

– Просто мимикрия какая-то, – вымолвила я.

– Ага, – подтвердил Виталий, – жизнью называется…

Дома меня ждало письмо от Сережи Амелина.

Родина там, где хорошо (лат.).

Прийти, увидеть, победить (лат.).

Рабоче-крестьянская Красная Армия.

К черту (укр.).

Злодій (укр.) – вор, преступник.