Дмитрий Самохин - Фантастика и Детективы, 2014 № 1 (13)

— А ведь ты, Михалыч, печку топил, — проницательно заметил Семёнов.

Сидели за столом. Михалыч в честь такого дела свечки не пожалел, на ярмарке выменянной. Перед Семёновым стояла бутыль желтоватого первача, тоже с ярмарки. Сам Михалыч не пил, но порядок знал. Участковый опрокинул стопку, глотнул, дернув щетинистым кадыком, и снова на хозяина уставился. Очень так проницательно смотрел.

— Есть у меня заявленьице, — как бы ненароком сообщил он. — От Романа Седовского. Известный в наших местах авторитет. Будто бы внучка от него в лес сбежала. Мужики с собаками искали, да след в болоте затерялся. Вот я и думаю, Михалыч — не к вам ли девка подалась?

Тут он резко перегнулся через стол, так, что Михалыч чуть со стула не навернулся.

— Седовский личность темная, у меня на него самого заявлений штук пять. Но из городских. Цыганский барон. А ты знаешь, чем цыгане промышляют?

Михалыч поморщился. Цыгане промышляли всяким. Хуже не придумаешь, чем такая родня.

— Вот и рассуди. С другой стороны, бабка эта, баронесса цыганская, Изольда, ко мне в участок заявляется — и в слезы. Ой, съели зомби мою Машеньку, ой, поминай как звали, ой, изгрызли ее белые косточки.

Семёнов вдруг занес кулак и, немного подумав, врезал по столу. Бутыль с первачом подскочила и звякнула.

— Говори, зачем печь топил?

Михалыч поманил участкового на задний двор, где стояла волокуша с медведем. Медведя он ещё в лесу ободрал, чтобы девку таким зрелищем кровавым не травмировать. Шкура, свернутая, тут же лежала. Взял Михалыч топор, рубанул хороший медвежий окорок. Взял шкуру. Семёнов на то поглядел, на другое, и снова на то и на другое — да и махнул рукой.

— Ну и черт с тобой! Романчик этот всё равно гниль-человек. Уморит девку. Но ты у меня смотри! — погрозил пальцем. — Если начнешь тут всякое…

Михалыч обиженно замычал. Участковый примирительно кивнул.

— Верю. Ты мирный зомби. Но к девчонке, если она у тебя, присмотрись. Глаз да глаз за ней нужен, с такой-то роднёй. Если чего удумает, тебя же в первую голову и подставит. И тогда уж мне придётся… смотри!

Снова погрозив пальцем, Семёнов погрузил шкуру и окорок в коляску, завёл свой драндулет и газанул в ночь, светя жёлтой фарой. Михалычу снова захотелось вздохнуть. Вместо этого он выпустил девку из подпола, указал на лавку, где спать, и, наконец-то, занялся медведем.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

Так они и стали жить-поживать. Девка дом прибирает, окна моет, песенки поёт. Михалыч еду добывает. Хорошо, в общем, жили. Хозяин уж и привыкать стал. Иногда сидел за столом часами, смотрел, как Машка по хозяйству хлопочет, и мерещилось — доча она ему. И сказать что-то такое хотелось, путное и ласковое. Но выходило мычание одно. А Машка как будто понимала — подходила и тряпочкой пыль с фотографии протирала, той, где женщина с сынишкой. Заботилась.

Только вечерами грустная бывала. Растопит печку, сядет, коленки свои острые обнимет и давай рассказывать:

— А отец Фёдор нас в старом коровнике запирал. Меня-то ладно, я некрасивая. А Фимку, Серафиму, сестрёнку мою, к себе забирал. А деда Роман, если я чё поперек ляпну или ругаться-драться начну, меня цепью сёк. Цепь, такая, вроде колодезной. Раньше во дворе колодец был, только дед Роман его не чистил. Он эту ферму купил, типа как для хозяйства, но хозяйства никакого — ни коров, ни коз. Только ночью люди на фургонах приезжают и груз привозят. И сгружают у дальнего загона в сарай. Потом, тоже ночью, увозят на лодках через болото, за границу. Мы с Фимкой однажды пробрались, а там плачет кто-то, карапуз какой-то. Скулит и скулит… мы убежали.

Синяки у неё на ногах и на бедрах медленно сходили. Одежонку стирала в лохани, воду Михалыч таскал из реки. И вроде хорошо всё, и весело, и солнце светит, и малины набрали вёдер пять, и варенье взялись варить — а она всё вечерами грустит.

— Я слышала, участковый дядя Семёнов приезжал, обзывал нас сектантами. И ещё по-всякому. Говорил, погранцов на нас натравит. А дед Роман говорил — а давай. А у самого нож в сапоге. Давай, говорит, натравливай, мы тут запрёмся и себя сожжём, только сначала вас с чердака к зомбям постреляем. Дядя Семёнов его боялся. Он вообще ссыкло. А вот ты не ссыкло.

Она поглядывала на Михалыча, и Михалыч согласно кивал. А чего ему бояться? Пока живой был, отбоялся своё, хотя ничего и не помнил.