Дмитрий Самохин - Фантастика и Детективы, 2014 № 1 (13)

И подумал он тогда ещё, что негоже ему с Машкой жить. Надо её к людям вернуть. Да вот к участковому. Тот, хоть и трус, а дело своё знает. А вдвоём вот так — и опасно оно, мало ли, что она там в следующий раз порежет, и неправильно. Чему девчонка у зомби-то научится? Нет уж, пускай её участковый в район свезёт, там в школу пойдёт, числа учить будет, слова, и житьё своё лесное забудет. И хорошо. И любо.

— Ну, так что, деда, до болота доведёшь?

Михалыч, понурившись, кивнул. Жалко расставаться, конечно. А не расстаться как?

Машка радостно взвизгнула, набежала, обняла его, и помчалась пирожки свои в корзинку складывать. Вот дуреха.

А и шли они через болото. А и было страшно. А и светила луна, проклятая — нет, чтобы за тучку спрятаться. И вода блестела между стеблей камыша, и ёлки стояли кривые да чахлые. Идёшь, идёшь, и век, казалось, не придёшь, справа тот же ельник, слева те же бочажины с гнилой водой, и луна, и ни земли, ни неба — так, мнится что-то тяжёлое, как сон, когда ворочаешься и не можешь проснуться.

А потом прогалина сухая показалась, уже выход из болота — земля вверх пошла, дальше чистый сосняк и прямая дорога к фермам. На поляне выворотень лежал, корни паучьими лапами разбросаны. Машка обернулась к Михалычу белым тонким лицом и сказала:

— Деда зомби, сядь на пенёк, съешь пирожок.

Михалыч башкой замотал: какой пирожок, ввек пирожков не едал, не жрут зомби мучного.

— Вку-усный!

Сама салфетку с корзины откидывает и берёт верхний пирог, и пахнет от него так заманчиво.

— Деда зомби, ты съешь — посиди, а я быренько сбегаю и вернусь, ты соскучиться не успеешь.

Что делать? Сел на выворотень. Взял в рот пирожок, пахнущий вкусно-вкусно, знакомо-знакомо, только вот чем? Надкусил, и пробрало таким нутряным теплом… А Машкины глаза вдруг заблестели совсем близко, и голос зашептал:

— Деда зомби, ты уж извини — я палец специально порезала и в пирожок накапала. А про рамку тебе соврала. Ты ведь пойдёшь сейчас и Романчика с отцом Фёдором съешь, да? И Фимку освободишь. А потом мы будем жить с тобой и с Фимкой втроём, и всё у нас будет хорошо…

Михалыч хотел выплюнуть проклятый пирожок со всяким, но в глаза ему скакнула луна, и стало белым-белом, жарко, весело и бездумно.

Скрип-скрип, скрипи, нога липовая. Романчик и отец Фёдор сидели на кухне у отца Фёдора и бухали самогонку. На столе чадила керосинка. Скит темнел в ночи острой крышей, щерился забором из заточенных поленьев, ухмылялся звездам. Раньше тут была ферма, а теперь — община, но, по сути, та же ферма. Только товар для мены другой.

— Что там Семёнов? — спрашивал Романчик, жилистый, нестарый ещё мужик с цепким взглядом, опрокидывая стопку.

— Молчит пока Семёнов. Говорит — не нашли.

Отец Фёдор поскрёб в густой пегой бороде, где запутались луковые перья, и налил по новой.

— Плохо. Плохо, Федюнчик. Если девка сбежит в район и там про нас растрепется…

— Да не боись. Сожрали давно твою девку.

— А про Фимку Семёнов не спрашивал?

— А что ему твоя Фимка? Уехала, мол, в город учиться. С учета снял — и забыл.

— Кабы так, хорошо.

— Так и есть.

— Ну, выпьем.

— Выпьем!

Только поднесли ко рту, зазвенело выбитое стекло.

— Это что ещё?.. — прорычал Романчик, крутанувшись на месте.

И замер на полуслове, потому как показалось ему, что за разбитым окном мелькнул белый силуэт. И платочек, красный в горох, Фимкин бывший платочек…

Отец Фёдор уже выскочил из-за стола и сноровисто взялся за двустволку.

— А ну, что там?

— Сдохнете! — звонко и яростно прокричали из-за окна. — И ты, Романчик. И ты, отец Фёдор. За Фимку — все сейчас сдохнете!

Из глубины дома уже валили цыгане с ружьями, Романчик кликал сторожей — куда смотрели, черти? — и тут входная дверь громыхнула.

— Какая сволочь там рвётся? — проревел отец Фёдор, шагнув в сени.

Словно в ответ ему, дверь слетела с петель. На пороге выросло что-то: громоздкое, желтоглазое, оскаленное и в крови, а за спиной его была только ночь, и болото, и тающая за облаками луна.

Борис Богданов

26 декабря 1963 г.