Инна Бачинская - Мадам Осень

— А что он писал?

— Говорил, книжки пишет и надо спешить, пока из головы не украли. Он полоску из фольги вокруг головы наворачивал, чтобы волны перебить.

— А можно посмотреть? — спросил Монах. — Интересно, что он писал. Вас как зовут?

— Константин Васильевич. Можно, чего ж нельзя.

…В нос им шибануло затхлостью, пылью и запахом отсыревшей бумаги. Они встали на пороге «залы», не решаясь войти. Жестко прозвучал щелчок выключателя — комнату залил неяркий желтоватый свет, рожки люстры горели через один и были давно не мыты. Они увидели небогато убранную комнату, стены ее были заклеены черно-белыми фотографиями птиц в основном; были здесь еще жуки, змеи, странные «живые» коряги.

— Саша любил фотографировать, — сказал старик. — Бродил целыми днями, его даже раз пропечатали в журнале «Охота» и еще в одном… забыл название. Он очень радовался… как ребенок. И мы с ним. Саня подарила ему фотоаппарат, он еще мальчишкой был. Хотел стать журналистом.

Всюду — на письменном столе, на диване, даже на полу лежали стопки исписанной бумаги. Монах нагнулся и поднял с пола ближайшую к ним стопку. На первой странице крупно, каллиграфическим почерком было выведено: « Александр Дронов. Остывший пепел. Роман ». Это был сунгуровский роман, переписанный от руки. Тысяча двести три страницы.

Они брали листки из каждой пачки; были тут и «Западня», и «Колокольный звон» — из тех, что они знали. Романы «Заводная кукла», «Блестки», «Кривые зеркала» были им неизвестны. Стопки рыхлой отсыревшей бумаги, исписанной ровным красивым почерком, лежали также на шкафу и под шкафом. Дронов переписывал от руки романы Сунгура и ставил на титуле свое имя.

— В спальне тоже есть, — сказал старик. — Там вообще ступить негде.

— Он все время писал? — спросил ошеломленный Добродеев.

— Как пошел на работу. Как стал работать, забросил фотографию и стал переписывать книжки. Днем и ночью. Мне иногда не спится, выхожу ночью, а у него светится.

— Как он это объяснял? Вы не спрашивали?

— Он говорил, что этот… чьи книги, украл у него все книжки, крадет прямо из головы, высасывает вместе с мозгами, и надо помешать ему и доказать, что это он, Саша, все сочинил и должен все переписать, — сказал старик. — Но он, говорит, всем уже доказал, что книжки он сам придумал и сам написал… и еще докажет! Рассказывал, что когда-то отдал ему свою книжку, чтобы высказал свое суждение, а тот возьми да вовсе себе забери. То ли правда, то ли нет, не скажу, не знаю. Саше много чего чудилось, уж мы и не знали, чему верить. Ему и сестра являлась, говорила с ним. А то повадился в ее платья рядиться… я как увидел в первый раз, аж душа в пятки ушла! Показалось, что это она, Саня, вернулась с того света. Ходит по двору, руками размахивает, сам с собой разговаривает… чисто тебе привидение. А как устроился на работу, вдруг нова напасть — началось с книжками. Строчит и строчит днем и ночью, горы бумаги изводит, книжки переписывает. Ну, мы думали, чем бы дите ни тешилось, нехай себе пишет, не велика беда. А позавчера вдруг запалил костер и стал кидать туда книжки. Огонь до неба, искры, треск, а он знай себе рвет книжки и кидает! Рвет и кидает! И что-то кричит, сердится, кулаком грозит. И самое главное… — Старик понизил голос до шепота, — снова в сестрино платье обрядился. И шапку ее блестящую надел… она носила когда-то. Мы вышли, думали урезонить, да он нас не видит и не слышит. Куда там! Знай рвет и кидает. Тут моя Клавдия Ивановна не выдержала и говорит: все, отец, давай вызывай доктора. Как бы чего не вышло. Совсем наш Саша сбрендил. Я и позвонил. Жалко, конечно, ну а если он что над собой сделает? А там подлечат, все путем. Не впервой. А мы за домом присмотрим по-соседски, а то как же.

…Они распрощались с соседом и отбыли восвояси.

— Ты думаешь, Сунгур спер у него сюжеты? — спросил Добродеев.

— Не думаю. Двадцать пять лет назад Дронов посещал сунгуровские семинары и, видимо, дал ему прочитать свой роман. Вот этот он и мог спереть — один! Так что речь может идти всего-навсего об одном позаимствованном сюжете, да и то… вряд ли. Не верю. Сунгур — птица высокого полета, не стал бы марать руки. Он написал… сколько? Тридцать? Сорок книжек? Хватило фантазии, ему незачем рисковать биографией.

— А почему он не помнит Дронова? Если тот дал ему свою рукопись… и где она сейчас, эта рукопись?

Монах пожал плечами и не ответил…

…Они сидели у Митрича — снимали стресс после печального визита, когда зарычал добродеевский мобильник. Это был Сунгур. Добродеев слушал сосредоточенно; раз или два он подмигнул Монаху. Тот вскидывал брови в немом вопросе: что? Но Добродеев, как истинный мастер интриги, только ухмылялся загадочно и шевелил бровью.