Джулия Хиберлин - Янтарные цветы

Я киваю. Про Анастасию мне известно многое. Лидия обожала все эти романтичные теории заговора. Десять женщин пытались выдавать себя за чудом уцелевшую дочь императора Николая II и Александры Федоровны, которых зверски расстреляли большевики. Я даже смотрела сказочную, прилизанную диснеевскую версию этих событий – когда сидела с шестилетней племяшкой Эллой. «Ты ведь тоже принцесса, да? – спросила меня она. – Ты тоже все забыла?»

Билл нетерпеливо ерзает на стуле.

– Расскажи про волос, Джо.

– Волос? – спрашиваю я. – Какой волос?

– Вы что, в самом деле не знаете подробностей дела? – раздраженно бурчит Билл. – Волос был одной из улик, позволивших обвинить Террела. Его нашли на той грязной куртке.

Грязная куртка. Окровавленная перчатка. Внезапно я вновь оказываюсь в Оу-Джей-лэнде.

– Я сознательно почти ничего не читала про дело, – выдавливаю я. Мне неприятно его разочарование. – Это было очень давно. Я давала показания только на одном судебном заседании и ничего не знаю про волос.

Джо внимательно смотрит на меня. Ручка не двигается.

– Волос был рыжий.

Мой волос.

– Эту улику подняли в последний момент. Эксперт со стороны обвинения изучил волос под микроскопом и подтвердил, что он принадлежит вам. Сказал, что уверен на сто процентов. Тогда в такие околонаучные бредни еще кто-то верил. Невозможно определить, кому принадлежит волос, с помощью простого микроскопа. Единственный способ – анализ ДНК. Этим мы сейчас и занялись.

Всего у двух процентов населения земного шара – рыжий цвет волос. Бабушка вбила этот факт мне в голову. Первый раз – в четыре года, когда я обкорнала себя ножницами, и потом – когда я пыталась стать блондинкой: выдавила на себя сок тринадцати лимонов и села мариноваться под жаркое техасское солнышко.

Рыжие волосы были моим талисманом. Они приносили удачу. Делали меня особенной .

– Про куртку я, разумеется, слышала, – уверенно говорю я. – Еще я знаю, что был свидетель… видевший, как Террел ловит попутку на дороге. Я только про волос ничего не знала. – Или забыла.

Билл резко встает.

– Вероятно, вы также не знали, что семьдесят процентов несправедливых приговоров, отмененных по результатам ДНК-экспертизы, изначально вынесены исходя из ложных показаний очевидцев? И что куртка, найденная на дороге, оказалась мала Террелу? И что рыжий волос на куртке был совершенно прямой? Если ваши школьные фотографии не врут, у вас была копна кудряшек. Как у пуделя, черт побери!

Пудели действительно кудрявые, а вот рыжих, кажется, не бывает. Впрочем, выкрасила же тетя Хильда своего пса в голубой цвет.

Хотя мне понятен его гнев. Желание выговориться.

И я отлично знаю, о чем он думает. Террел Дарси Гудвин потерял семнадцать лет жизни вовсе не из-за рыжего волоса, не из-за выброшенной кем-то куртки и не из-за женщины с ночным зрением, которая проносилась мимо на своем «Мерседесе».

Террел Дарси Гудвин сидит в камере смертников потому, что одна из Чернооких Сюзанн, напуганная до чертиков, семнадцать лет назад дала показания в суде.

Не терпится все ему рассказать.

– Знаю, на прошлой неделе тебе тяжело пришлось, – начинает он. – Однако до начала суда осталась всего пара месяцев. Это очень мало, чтобы определиться в своих показаниях и как следует подготовиться.

Пятьдесят девять дней, если точнее.

– На твоем месте я бы еще раз подумал о легком гипнозе. Я знаю, ты против, но в темноте твоей памяти что-то сокрыто. И оно лежит почти на поверхности, Тесси. Почти.

Мы ведь договорились. Никаких лекарств. Никакого гипноза.

Сердце бешено колотится в груди, дышу часто и мелко – как собака в жаркий день. Как в августе, когда я пробежала три мили – и Лидии пришлось вытаскивать из рюкзака взятый на всякий случай бумажный пакет.

Лидия. Всегда рядом. Всегда спокойна. Дыши. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Пакет надувается и сдувается. Треск бумаги.

– Ну что скажешь? Я уже обсудил это с твоим отцом.

Тишина между его угрозой и следующим предложением просто убийственна. Я пытаюсь вспомнить, на каком месте обычно фокусирую внутреннее зрение. Ниже? Выше? Там, откуда звучит его голос? Это важно.

– Твой отец говорит, что согласится на гипноз только при условии, что ты согласишься, – наконец произносит врач. – Так что решение за нами с тобой.

Никогда не любила папу так, как в этот момент. Меня переполняют радость и облегчение. Отец принял такое простое – и такое благородное – решение, особенно для человека, чья ненаглядная огненно-рыжая дочка на его глазах превратилась в кожу, кости и злость. Он гордо держит в руках мое будущее, словно помятый кубок, словно что-то очень ценное и важное – пусть оно и становится тяжелее с каждым днем.