Питер Лавси - Последнее дело Даймонда

– Не собираемся.

Она вышла с нами из приемного покоя и предложила подвезти домой. Я ответила, что у меня машина, и посмотрела вдоль рядов сияющих на солнце автомобилей, пытаясь вспомнить, где оставила черный «Мерседес» компании. Когда подъезжала к больнице, совершенно потеряла голову.

– Вон, – Мэтью показал пальцем.

Молли Эйбершо все еще стояла рядом.

– Вы ездите на «Мерседесе»?

– Мама водитель, – объяснил сын.

– Да, можете записать в блокнот, – усмехнулась я. – Или хотите узнать, сколько миль я наездила за свою жизнь?

– Всем нам приходится зарабатывать на жизнь. – Ее слова прозвучали почти извинением.

Молли искала свои ключи, а я размышляла. Ее замечание пробило брешь в моей обороне. Своей настырностью Молли раздражала меня, но внутренний голос подсказывал, что она занимается нелегким трудом. Редактор посылает ее на задания. Похоже на то, как мой босс, мистер Бакл, отправляет меня на вокзалы в Бат или Бристоль встречать важных гостей. Некоторые из них, я бы сказала, ведут себя не очень приветливо.

– Извините, – обратилась я к ней, – у меня сегодня был трудный день.

– Можно Максиму, нашему фотографу, заехать к вам через часок сделать снимок? – попросила Молли.

Я села в машину, достала визитку и написала на обороте адрес.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Ценю вашу любезность. Ваш муж будет дома?

– Я разведена.

– Мой папа играет в шахматы за Норвегию, – объяснил Мэтью.

Я закрыла дверцу и завела мотор. Когда мы выезжали из ворот больницы, я сказала сыну:

– Тебе не следовало говорить ей об отце.

– Но это правда, – возразил он.

Я промолчала.

На следующий день Мэтью не пошел в школу, но не потому, что плохо себя чувствовал. Я решила: пусть денек отдохнет перед тем, как его вызовет директор. Вы, конечно, знаете Хоровую школу аббатства. В ней есть начальные классы, где учится мой сын, и средняя школа для мальчиков от тринадцати лет и старше. В нее он на следующий год не попадет. Вступительные экзамены принимают, когда ученику исполняется тринадцать лет, а у Мэтью день рождения только в феврале. Птицы высокого полета продолжают обучение в лучших частных школах страны, но большинство поступает в обычную среднюю школу. В проспектах учебных заведений много рассуждений о традиционных ценностях. Родителям приходится подписывать документ, разрешающий администрации пороть их детей за плохое поведение. Считается, что таким образом в ребенке воспитывается уважение и преданность, и родители соглашаются. Прогул всегда грозит неизбежным наказанием.

Я училась в большой государственной школе, и мне методы обучения в частных школах чужды. Мучительно сомневалась, нужно ли отдавать в такую школу Мэтью. Но когда сыну исполнилось девять лет, решилась. Мой муж недавно бросил меня, и в этот кризисный период жизни я боялась растить мальчика одна. Все мои связи с мужчинами оборвались: с отцом, который под завязку накачивался пивом, и я научилась презирать его, с братьями, в ком видела лишь соперников, и с мужем, бросившим меня не ради женщины, а из-за шахмат. Какое же право я имела воспитывать из мальчика мужчину?

Уговорила себя: раз эта школа – заведение для мальчиков, Мэтью научится жить среди себе подобных, что поможет ему преодолеть трудности возмужания. Таково было оправдание, и вот, когда он поет в хоре и все такое прочее, я засомневалась, надо ли переводить его дальше. Все эти годы мне приходилось горбатиться, чтобы вносить за него плату, – сначала крутила баранку такси, теперь работаю водителем компании.

Было бы легче, если бы я верила в систему. Принимаю уроки изучения Библии и церковную музыку, латинский язык в качестве обязательного предмета, но зачем все остальное организовывать настолько старомодно? На уроках английского языка они часами разбирают предложения. Список для чтения заканчивается Диккенсом. Учитель математики запрещает вносить в аудиторию калькуляторы. Игры, похоже, сводятся к обучению правильно держать крикетную биту. Никакой радости. Не надо быть специалистом по педагогике, чтобы понять: в этой школе одна зубрежка. А телесные наказания – вообще нечто отвратительное.

Странно, но Мэтью никогда не просил перевести его в другую школу. Единственное, что ему категорически не нравилось, – петь на субботних венчаниях в аббатстве и тратить на это часть единственного в неделю свободного дня. А в остальном он почти ни на что не жаловался. Прогул занятий – в моей школе говорили грубее: «закос» – было чем-то новеньким, если только раньше ему не удавалось умело скрывать свои побеги из школы.