Яна Темиз - Рай на земле

Он много читал и знал, что верный рыцарь вполне может отправиться за тридевять земель за какой-нибудь розой, войти в зверинец за перчаткой, сделать еще массу ненужных, но таких эффектных вещей. Он не должен был ничего спрашивать – он, как рыцарь или Шерлок Холмс, должен просто найти то, что она хочет, и вернуть ей. Книжный сюжет так вовремя вошел в его скучновато-школьную жизнь, так много обещал: настоящие приключения, семейные тайны, роковые женщины – и все это не в книжке, а вокруг него!

Потом он увидел картину.

Она висела у отца в кабинете, висела так, что, когда открывалась дверь, то картина оказывалась за нею, и он долгое время даже не подозревал о ее существовании. Но однажды отец позвал его для какого-то неприятного разговора (кажется, они сбежали с последнего урока в расположенный напротив кинотеатр „Пионер“) и велел закрыть за собой дверь.

За дверью оказался китаец с ножом в руке.

– Ой, – отшатнулся Олег, и отец засмеялся. Видя, что тему прогулянного урока можно, похоже, замять, Олег пристал с вопросами.

– Почему он здесь? Он новый? Я его раньше не видел!

– Не новый, наоборот. А за дверью потому, что на свету может выгореть. Видишь, какие краски – нежные, на шелке. А у меня здесь солнечная сторона.

– А ты бы его в гостиную повесил! Там же тень и есть место, около кресла.

– Да нет… мама не хочет, и мне приятней, чтобы он был здесь, – что-то в голосе отца насторожило Олега. Раз „мама не хочет“, то, может быть, это как-то связано с той загадочной женщиной? Ему так хотелось, чтобы в его жизни была тайна, настоящая тайна, и китаец, спрятавшийся за дверью, подходил, как ему почему-то показалось, для роли ее свидетеля или хранителя.

– Ты его из Китая привез? – продолжал допытываться Олег, уже чувствуя, что его расспросы не нравятся отцу, но не сумев вовремя остановиться. К тому же, обсуждать побег с урока… нет, уж лучше про китайца!

– Да, – неохотно ответил отец и зачем-то пояснил: – Только он не китаец, а японец.

– А что он делает?

– Срезает цветок, – отец поколебался секунду, но продолжал: – Для любимой девушки. Это часть диптиха. Диптих – это две картины, связанные общей темой, а если три, то это называется „триптих“.

– А где же вторая? И что на ней было – его девушка? – Олегу нравилось вести этот разговор, вместо того чтобы выслушивать нотации по поводу пропущенного обществоведения.

– Не знаю. Я купил одну часть, а вторую, наверное, кто-то купил до меня… так что вы там натворили, что мне из школы звонят, а?

Нотацию все же пришлось выслушать, и дать обещание, что больше никогда, честное слово, и виноват не я, а просто все решили, что сбегут, ну и я тоже, как все, но китаец – или японец? – с ножом невольно заставлял оборачиваться к двери, и отец, в конце концов, видя невнимание сына, отпустил его на волю.

– Мам, ты видела японца у папы за дверью? – заговорщицки спросил он мать на следующее утро. – Если у тебя есть ключ, пойдем посмотрим! Я забыл, какой он цветок срезает!

– Я не хожу к отцу в кабинет! – отвернувшись, резко ответила Анна Ивановна. – И ты можешь туда входить только с его разрешения.

– Но японца ты видела? Помнишь, какой у него цветок?

– Не помню! И знать ничего не желаю ни про каких японцев! – реакция матери подтверждала существование тайны, и Олегу это очень понравилось: наконец-то он знает что-то, принадлежащее этому недоступному миру взрослых.

– А вы его вместе покупали? В Китае, да?

– Ты опоздаешь в школу из-за своих глупых вопросов! Какая разница: вместе, не вместе… я не помню уже. Допивай какао сейчас же!

С тех пор таинственный японец стал частью его тайной игры.

Олег представлял себе вторую картину и придумывал, как должна выглядеть нарисованная на ней японка. Иногда он приставал к отцу, тот, посмеиваясь, говорил, что он может вообразить все, что ему угодно, что это – как руки Венеры Милосской, которые каждый волен расположить, как ему хочется. А уж как задумал их скульптор – бог весть.

Олег твердо знал, что его мать не любит эту картину и не выносит никаких разговоров о ней.

Потом он вырос, многое узнал и понял; отец купил дачу и стал много времени проводить там; мать старела и уже не скрывала от него, что когда-то у отца была другая женщина, что из-за нее расстроилась их прежде счастливая и благополучная жизнь, что она ненавидит эту женщину, которую винит во всем, что случилось или не случилось.

„Я бы убила ее, если бы могла!“ – как-то сказала мама, жалуясь какой-то подруге, и одинокий подросток, уже давно научившийся тихонько отпирать дверь отцовского кабинета, чтобы посмотреть на японца, запомнил это.