Карина Сенн - Скелеты в шкафу Розенбергов

Все эти годы она чувствовала, как он стоял за её спиной, ощущала его прикосновения и слышала его голос. Она звала его каждую ночь, но, просыпаясь, оказывалась в этой холодной голубой комнате, стены которой были обклеены её рисунками, с которых смотрел он, обклеены любимыми страницами из книг, обклеены старыми фотографиями и распечатками его последнего поздравления, которое он когда-то написал на её день рождения.

Топот детских ног по лестницам поместья Розенбергов, детский плач, детский крик, крик отца, разбивающееся стекло. Звук ударяющейся о кожу золотой пряжки ремня. Рождество, большая ёлка, много гостей. Прятки. «Раз, два, три…» – считала она, а затем бежала искать Джозефа. Музыка в деревянной комнате, плавные движения, горький поцелуй, мамино вино. Пощёчина, следы крови на ковре, большой старый дуб. Много книг, обрыв, божья коровка на белой рубашке. Облако в виде барашка, его смех. Её смех. Свечи, большая картина со знакомыми лицами… Их детство.

Она проснулась. Элизабет с трудом распрямила длинные пальцы, которые всю ночь яростно сжимали одеяло. Удары её сердца, словно барабаны, стучали в мозгах. Солнце светило сквозь бежевые шторы, яркими лучами пробегая по краю кровати. Утро пятницы. Вернее был день, потому что утром она только вернулась домой.

Немного отойдя ото сна, она приняла душ и нагая стояла напротив запотевшего зеркала, рассматривая себя. Она была идеальна. Она касалась руками своего лица, запускала пальцы в тёмные мокрые волосы. Их схожесть с Джозефом была безумной. Каждый раз, проходя мимо зеркала, она видела его в своём отражении. И порой ей было сложно оторваться. Элизабет сделала несколько масок для лица, намазала тело кремом, как обычно, открыла зеркало и взглянула на белые подсвеченные полочки, на которых находились все её средства борьбы с внутренними страхами. Она положила таблетки на язык, запила всё холодной водой из-под крана. И, встряхнув головой, вышла из ванной, накинув на себя длинный шёлковый халат.

На обед она порезала фрукты, те, над которыми ещё не кружились мошки, полила их йогуртом, а в стакан налила воды. Она словно парила, не касаясь пола. Виниловая пластинка крутилась, а её глаза светились ярче софитов в ночной темноте. Кажется, он говорил с ней прямо сейчас, пока она танцевала на кухне с тарелкой в руках. Она смеялась. Снова и снова. Солнце ослепляло её, будто оно находилось прямо в этой комнате, и она думала лишь о том, как хочет, чтобы глубокий океан затягивал её в пучину. Как хочет отдаться его течению и плыть, позволяя воде нести её тело вдаль. Как хочет, чтобы её лёгкие заполнились морской пеной или водорослями. И чтобы сквозь глубокую темноту она увидела его руку, тянущуюся к ней.

…Кажется, прошло пару часов, прежде чем она смогла погрузиться в обыденную рутину. Элизабет пересчитала деньги в конверте, пребывая в странном удивлении. Рассматривала фотографию мужчины, человека с короткой бородой, лет пятидесяти, с серыми глазами и большими проплешинами на голове. Он выглядел сурово, а взгляд был колким и холодным. Затем Элизабет пролистала страницы записной книжки в поисках одного номера, но Дакота Вайсс не поднимала трубку телефона, несмотря на бесчисленные попытки Элизабет дозвониться до неё. А время не стояло на месте.

Девушка переоделась, положила в сумку необходимые вещи, камеру, серый диктофон, фотографию и свой маленький кнопочный телефон. Улица встретила её недружелюбно, морозный ветер обдавал лицо, заставляя глаза заслезиться. Серые тучи нависли над городом, а по воздуху летали листовки. Её машина Mercury 1977, тёмно-зелёного цвета, одиноко стояла возле дома. Элизабет не садилась за руль, или это происходило лишь в крайних случаях. Однажды она чудом не попала в аварию, когда ехала по полупустому шоссе и на соседнем сиденье краем глаза заметила его очертания. Нет, она не говорила с ним, не видела его лица, потому что, остановившись в кювете, соседнее сиденье было по-прежнему пустым.

Газон возле её дома был по-кукольному хорош лишь при старых хозяевах. Она не занималась цветами, не обстригала ненужные кусты и ветви большого дерева, наполовину скрывающие окно её спальни. Бывало, она нанимала кого-нибудь из соседских мальчишек, чтобы они подстригли её газон, и те с радостью выполняли эту работу, получив после этого приличные «чаевые».

На конце улицы находилась таверна, музыка и голоса в которой никогда не сходили на нет. Парковка, на которой никогда не было пустого места. Мистер Гистон, проживающий в соседнем доме, старик лет семидесяти, с седыми короткими волосами, длинной бородой и в чёрном халате по щиколотки, часто медленно брёл посередине дороги с большим плакатом в руках прямиком к дверям таверны. Он был приверженцем тишины и чистоты человеческой души, поэтому считал все шумные места, в которых царило веселье, местом дьявола. Целыми днями он стоял либо там, либо на своём газоне, пытаясь донести истину до чужих ушей. А также он любил Элизабет, ведь в её доме никогда не было гостей, и он был уверен, что она работала в службе поддержки. Мистер Гистон всегда махал ей рукой, а затем махал снова, потому что забывал, что уже приветствовал её один раз.