Стефан Анхем - Последний гвоздь

– О’кей, Ян, я понял, – наконец сказал Слейзнер. – Ты тут всем заправляешь и, конечно, тебе необходимо рассмотреть все варианты, прежде чем ты захочешь о чем-либо заявить. Просто хочу сказать, что это не то дело, которое нужно затягивать без необходимости. Нам не нужно сейчас допрашивать всех его одноклассников в начальной школе и анализировать содержимое каждой урны в радиусе многих миль от места обнаружения. Чем быстрее мы раскроем дело, тем лучше.

– Конечно. Как раз к этому мы и стремимся в работе, и как только у нас появится что-то интересное, я тебе сообщу, – произнес он, взвешивая каждое слово.

Их проводили к лифту. Его, Соню и Матильду. И их адвоката Ядвигу Комаровски. Никто не произнес ни слова, и пока лифт все глубже опускался в шахту, в нем царила тишина. Каждый из них пребывал в собственной тьме. Взгляды были направлены куда угодно, но только не друг на друга – на след на стене, мигающую лампу или скопление кружащих пылинок. В никуда.

Он и его действия привели их сюда. Невозможно смотреть на эту ситуацию по-другому. Именно он вынудил Теодора связаться с полицией в Хельсингере, вызваться свидетелем и рассказать правду. Такое давление привело его сына к попытке прыгнуть под поезд в лесу Польше. В последний момент он сумел помешать сыну. Все-таки он настоял на своем, и через несколько дней они вместе поехали в Данию.

Он тогда пытался убедить себя, будто не мог знать, что Теодора арестуют. Будто даже в своих самых диких фантазиях он не мог представить такое развитие событий. Но он себя обманывал. Все указывало на такую возможность. Все, что было необходимо ему, чтобы предотвратить катастрофу.

Двери лифта открылись, и их встретила женщина с убранными наверх волосами и в белом медицинском халате. Одним кивком она показала на коридор со сверкающим полом и грязными стенами. Тут и там встречались больничные кровати. Большинство пустовало, но на некоторых виднелись силуэты тел под тонкими простынями.

Очевидно, это место не предназначалось для посторонних посетителей. Поэтому им сначала предложили увидеть Теодора в одном из похоронных бюро Хельсингера, где должно было найтись более приличное помещение. Но только сама транспортировка тела и его подготовка означали бы, что им пришлось бы ждать возможности его увидеть еще сутки, а что он сейчас точно не мог, так это ждать еще больше.

Ему нужно было немедленно увидеть Теодора. Чтобы раз и навсегда избавиться от мысли, что все-таки он что-то не так понял, и принять, что ему остается только горевать.

Он собирался поехать в Хельсингер еще в прошлый вторник. Без какого-либо плана, он думал без предупреждения объявиться в тюрьме, предъявить свое полицейское удостоверение и добиться возможности его увидеть. Но ради Сони с Матильдой он себя сдержал. Его роль заключалась в сохранении покоя и стабильности в семье: шли дни, а он старался объяснить, что в Дании другие правила, и им ничего не остается делать, как ждать, пока датчане дадут официальные разъяснения.

Но в глубине души он чувствовал всепоглощающую ярость, не понимая, почему все так затягивается. Без ведома Сони он давил на Комаровски, а она, в свою очередь, на датчан, но никто из них не мог дать хоть какое-то внятное объяснение, кроме того, что необходимо много дополнительной административной работы, так как он не гражданин Дании, а это больше походило на взятую с потолка отговорку.

Женщина остановилась перед дверью и три раза постучала, прежде чем провести карточкой через считыватель, ввела код из четырех цифр и провела их в помещение, где зажженные свечи, цветы в вазе и прилепленные к стенам простыни пытались замаскировать тот факт, что они находились в морге.

Перед ним Комаровски пожала руку мужчине в белом халате, а также невысокому упитанному мужчине в очках и свободном пиджаке с заплатами на локтях. Он слышал, что они перекинулись парой слов, но не мог их разобрать, да это и не играло большой роли.

Ведь там, в дальнем конце помещения, лежало тело. Оно лежало совершенно неподвижно на разложенных носилках под белой тканью, и с каждым шагом в его сторону в нем все сильнее росла надежда. Надежда, которой, как он в глубине души понимал, не суждено оправдаться, и от которой он всеми силами старался избавиться.

Но сейчас, когда он находился здесь, он не мог отогнать от себя мысль, что, может быть, это все-таки не Теодор. Что хоть и маленький, но шанс есть. Что его шведский номер удостоверения личности перепутали с датским. Или что это просто кошмарный сон, который должен закончиться в ту же секунду, как он взялся за ткань, собрался с духом и откинул ее в сторону.